Почему русский человек не может говорить по-русски неправильно?

«Русский человек не может говорить по-русски неправильно. Русский может говорить только с нарушением нормы», - утверждает замечательный ученый Майя Всеволодова. Доктор филологических наук, профессор филфака МГУ - это тот научный авторитет, к которому стоит прислушаться. Как и обещало НВ, мы представляем интереснейшую работу Майи Владимировны (она будет опубликована на Украине).

М.В. Всеволодова

Язык и его место в структуре Мироздания. Системность и структура. Функциональные стили

Окончание. Начало

2.1.4.Таким образом, можно говорить, что ФСП количественности имеет в качестве своей центровой части несомненно ФСК квантитативности, образующую сложную и многоуров­невую дихотомическую систему. Такое представление категорий позволит создать полную и корректную грамматику, описывающую алгоритмы выбора структур, нужных нам для решения конкретных коммуникативных задач, с одной стороны, и даст объективную базу для сопоставительных и типологических исследований. Можно предположить, что  основные параметры числовых характеристик предметов представляют собой лингвистическую универсалию или фреквентарию и в основных оппозициях этот фрагмент ФСК квантитативности во всех, или, по крайней мере, во многих  языках будет совпадать. Соответственно, в лингводидактическом плане возможна выработка алгоритмов транспозиции структур родного языка, в данном случае, в систему русского языка и наоборот.

2.2.1. Наш материал показал, что модели предложений тоже образуют  ФГП, где оппозиции строятся на основе степени изоморфности денотативного содержания и модели. Так модельи типа Маша – студентка с типовым значением ‘субъект и его квалитативная (качественная) характеристика’ vs Волк – хищник с типовым значением ‘класс субъектов и включающее его множество’ формируют центровую часть системы биноминативных  предложений и есть фактически во всех языках, а предложения-трансформы, перефразированные по этой модели из других синтаксических структур, как, например, Пекин – это Олимпиада 2008, трансформ логического типа бытийных предложений [Арутюнова 1976] В Пекине в 2008 году прошла Олимпиада с типовым значением ‘Фрагмент мира и его характеристика по наличествующему в нём предмету или явлению’[Всеволодова 2000] или Гепатит С – это верная смерть, трансформ сложного предложения с придаточным условным Если человек заболел гепатитом С, он обязательно умрёт, –  находят своё место в периферийной зоне системы и возможны далеко не во всех языках. Так нашему Пекин – это Олимпиада 2008 в иранских языках соответствует модель типа Пекин – это город Олимпиады-2008, возможная и в русском, и в украинском языках. Периферийный характер этих моделей проявляется и в том, что, если центровые модели дают полную реализацию всего синтаксического поля [Золотова 1973], или синтаксической парадигмы предложения [Всеволодова 2000], а также реализуют связочные варианты типа Маша является студенткой; Волк относится к хищникам; то периферийные модели имеют одну и только одну реализацию, ср. неотмеченность  *Пекин был/является Олимпиадой 2008.

2.2.2. Наш материал показал также, что восточно-славянские языки, а возможно, и все славянские, нельзя корректно описать без учёта категории актуального членения (АЧ). Категория  АЧ есть по сути реализация категории предицирования, или предикации (не предикативности!), введённая в лингвистический оборот П.А. Лекантом [Лекант 1974]. Для наших языков главным при построении предложения оказывается то, о чём говорим, и чтó говорим об этом, то есть тема и рема, а не порядок членов предложения. Предложения: В России живёт много национальностей, Россию населяет много национальностей и Россия многонациональна;   –  в одинаковой степени правомерны в тексте о России. Но порядок слов в наших языках отнюдь не свободный, а функциональный и очень строгий, просто он подчиняется другим правилам, нежели в языках с грамматикализованным порядком слов, каковыми в первую очередь являются беспадежные языки. И члены предложения  выполняют у нас принципиально иные функции, нежели в языках типа английского или китайского, поскольку смысловые связи передаются у нас не членопредложеческими позициями, а флексиями. Они, с одной стороны, связаны с коммуникативным уровнем предложения, поскольку являют собой иерархизованную систему коммуникативно значимых позиций: каждый член предложения имеет свой ранг  именно в определении коммуникативной ценности имён участников ситуации, ср.: Мы весь вечер говорили о детях – В разговорах о детях у нас прошел весь вечер – Темой наших разговоров в течение всего вечера были дети; – где  поочередно самую высокую коммуникативную позицию – позицию подлежащего заняли имена разных участников ситуации. А с другой стороны, члены предложения формируют исходную, изосемическую изоморфную денотативному содержанию, то есть содержательному инварианту, модель предложения, своего рода иконическую структуру, которая наиболее адекватно передаёт объективное содержание данной типовой ситуации в её национально детерминированном ракурсе. Так русские, белорусы, (но не  другие славяне) венгры, арабы и евреи характеристику лица или животного передадут в моделях, достаточно близких в плане синтаксиса: У Маши голубые глаза;  где имя субъекта-носителя признака  стоит в позиции дополнения, а имя соматического или эмоционально-психического признака, то есть денотативный предикат с облигаторным определением – в позиции подлежащего. Ср. венг. кальку [Маше – глаз голубой];  араб. и иврит [ле Маша голубые глаза]. Как показали сопоставления со многими другими языками, эта модель имеет свой фор­мальный коррелят во всех других языках. Так все остальные славяне, немцы, англичане и мн. др. поставят имя субъекта в позицию подлежащего, ср. польск. Maryla ma niebieskie oczy ; такая же модель предпочтительна и в украинском: Маша має блакитнi очи) , а китайцы, японцы в эту позицию поставят имя самого характеризующего объекта, а имя субъекта – в позицию определения, ср. кит. Кальку [Маша де глаза – голубые; досл. Маши(ны) глаза – голубые].  Именно эти модели  мы используем для передачи нашего видения других ситуаций в данном ракурсе, ср.: Маша – студентка и Весь вечер – это наши разговоры о детях; или: У Маши голубые глаза и У него хороший прыжок.

2.2.3.Рамки статьи не позволяют остановиться на категории АЧ подробнее, но её  структура не исчерпывается темой и ремой [Янко 2001],  равно как и рема может входить в структуру предложения и может быть единственным Компонентом, формирующим высказывание – так называемая реактивная рема, то есть односинтагменный ответ на разные типы вопросов. В коммуникативной структуре предложения каждая словоформа имеет свой коммуникативный  ранг,  и не каждое слово может занять ту или иную позицию. Ср. Я у них бываю часто при неотмеченности *Я у них бываю зачастую. Словоформа зачастую не может занять в предложении позицию ремы. Но может встать в рему в парцелляции: Я у них бываю. И зачастую. Парцелляция, как и именительный темы – это не стилистические изыски, а средства решения коммуникативных задач. И значит лексика – это активный компонент грам­матики,

Соответственно, сейчас мы можем говорить о возможности как системного представления моделей предложения в соотношении с их денотативным содержанием, так и описания механизмов трансформации разных типов предложений для решения наших коммуникативных задач. Правда, эти коммуникативные  задачи нужно ещё выявить и сформулировать. И нам необходимы сопоставительные исследования на предмет выявления способов решения тех или иных коммуникативных задач в процессе речепостроения (а эти задачи задаются дискурсом) в наших языках по сравнению с языками типа английского, китайского и иранских.

Можно сказать, что в языке практически нет исключений. Язык – система. И мы уже сейчас видим, как взаимодействуют и пересекаются языковые структуры и подсистемы. Пересекаются друг с другом ФСП и ФГП. Правда, нельзя отрицать в Языке и наличия асистемных участков. Таким в русском языке является, например, образование названий лица по месту жительства. Если в немецком суффиксы –er, -erin системно прибавляются к названию любого населенного пункта, то в русском языке найти какое-либо правило образования пока невозможно, особенно для названий лиц женского пола, ср. даже от слов одного типа склонения: Москва – москвич/москвичка, Орша – оршанин (оршанка или оршанинка?), Тула – туляк (тулячка?), Одесса – одессит;  а как называть жителей городов Истра,  Пенза, Самара? Омск – омич, Минск – минчанин, Курск – курянин (и курянка?), Архангельск – архангелогородец (архангелогородка?), А жители городов Новосибирск, Вольск, Братск, Сочи,  Ржев, Тверь, Сумы? Пока мы не нашли также системы в образовании словосочетаний, в частности с родительными приименным, ср.: Его интересуют птицы и звери Африки но: Птицы в моём саду (не *моего сада) совсем ручные. В китайском здесь одна структура.

3. Вместе с тем, думается, что представленная в своё время Вернадским  картина структуры мироздания может быть дополнена. К этой мысли нас подвела проблема понятия «стиль», принципиально важная для Языка. Как известно, Ломоносов делил стили на высокий, средний и низкий. Затем, в связи с тем, что сформировался язык художественной литературы, стили стали делить на литературный и просторечный, или – позднее – на литературный и некодифицированный. К середине 80-х г.г. прошлого века сформировались и активно работают функциональные стили, связанные со сферами человеческой деятельности: научный с подъязыками конкретных дисциплин: физики, лингвистики, социологии и пр. (преподаватели русского языка как иностранного это хорошо чувствуют и знают, что языку той или иной специальности нужно учить), деловой,  СМИ,  военный, собственно разговорный и др. Это стили живого общения на языке. В то же время, наша грамматика традиционно строилась на материале языка художественной литературы. Однако на языке художественной литературы, равно как и на языке мифов, сказок, былин, рун и саг никто (и писатели и поэты тоже) не общается, независимо от того, есть у данного народа письменность или нет. Это своего рода сакральная сфера. И это, вероятно, первый функциональный стиль, который наряду с языком обыденного общения формируется в каждом языке. Вероятно, помимо Языка в эту сферу входят музыка, пение, танцы, которые, как и мифы, и литература не нужны для собственно добывания пищи (кроме профессионалов), но  которые так необходимы человеку, что он не может без них существовать. И для построения новой грамматики, адекватной нашим сегодняшним потребностям и необходимой для понимания как системы, структуры, так и функционирования языка, мы должны сделать объектом изучения  весь язык в целом, включая  все сферы общения. Наши наблюдения показали, что носитель языка может нарушить норму, но не может выйти за рамки системы языка. Что же касается языка художественной литературы, то это особая сфера нашего познания. Возможно, здесь лингвистика и литературоведение находятся ещё на уровне алхимии, изучая язык и творения каждого писателя отдельно. Но это обуславливается сложностью  и особым местом языка сакральной сферы в структуре Мироздания.

Можно предположить, что именно к этому уровню относится то, что Д.С. Лихачёв назвал концептосферой  языка  [Лихачёв 1993], то есть наличие некоторого множества слов, особо значимых для того или иного языка.  Так, в русском языке концептуально значимы слова миг, мгновение, минута, момент [Яковлева 1994], но не секунда; час, пора, но не время. Так, мгновение для русского человека – это космологическое время, в отличие от момента – времени «постороннего»: в этот момент зазвонил телефон, или исторического события: важный момент в истории нашей страны; минуты –  времени личного, но «земного» уровня: в последнюю минуту вспомнил, в трудную минуту помог;  и мига –  времени социально значимого события: Не мог ценить он нашей славы,  Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал  (Лермонтов). Пушкин гениально чувствовал это, написав: Я помню чудное мгновенье – строчку, которую нельзя перевести со ловом  мгновенье ни на один язык мира, поскольку в других языках оно не имеет такого значения,  (ср. русск. *я помню чудную секунду, *кровавая секунда, *трудная секунда) хотя лексический коррелят такого слова есть во многих, если не во всех языках.

Примечание. На диссертационном  совете по общему языкознанию филологического факультета  МГУ в своё время защищалась диссертация польского коллеги  Гаевского на тему «Эволюция переводов Пушкина на русский язык». В своём выступлении он привёл эту Пушкинскую строку и её переводы, в частности, Тувима: Pamiętam, było zachwycenie (Я помню, было восхищенье) и другой Pamiętam cud (Я помню чудо). На наш вопрос, почему нет переводов со словом мгновенье, он объяснил, что такие переводы были, но это плохие, формальные  переводы, поскольку  слово okamgnienie ничего не значит. Русский помнит время, поляк  помнит своё состояние. Один из моих  знакомых поляков в далёкие пятидесятые годы признался: Я не помню ни дня , ни числа, когда нашу деревню освободили от фашистов. Я помню, что я был счастлив.

Вероятно, славянская литература, славянский эпос воздействует на читателей и слушателей именно этими концептуально значимыми словами, а уже потом сюжетами. В русской литературе очень ограничен жанр новеллы – короткого рассказа с неожиданным концом (например, «Старый повар» К. Паустовского), в рассказах же Чехова, в  большинстве рассказов Паустовского вообще «нет концов». Один из немецких студентов удивлялся: «Что вы носитесь со своим Пушкиным? Разве  можно сравнить его сюжеты с сюжетами Шекспира или Гёте?» Да, сюжет «Евгения Онегина», как и сюжет «Пана Тадеуша» Мицкевича по степени накала страстей героев и полёта фантазии авторов ни в какое  в сравнение ни с  «Макбетом», ни с «Фаустом» не идут, но «Евгений Онегин» на русских  и  «Пан Тадеуш» на поляков воздействуют никак не меньше. Один из любимых в Белоруссии поэтов, этнический русский, выросший в белорусской деревне и писавший свои стихи на обоих языках, привёз свои русские стихи А.Твардовскому, который оценил их отрицательно. Очевидно, концептосферы русского и белорусского языков различны. Думается, что эту – сакральную –  сферу и роль Языка в ней нам предстоит ещё осмыслить и осознать.

Литература

Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. М., 1976

Бондарко  А.В.  К проблеме функционально-семантических категорий (Глагольный вид и  «аспектуальность» в русском языке).// ВЯ 1967, № 2.

Бондарко  А.В. К функциональному анализу элементов разных языковых уровней. – В кн. Единицы разных уровней грамматической системы языка и их взаимодействие. М.Наука. 1969.

Бондарко  А.В. Грамматическая категория и контекст. Л., Наука, 1971.

Всеволодова М.В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса. М., 2000.

Всеволодова М.В. Типология славянского предлога. Системность: категории и парадигмы. – В кн. XIV международный съезд славистов. Славянское языкознание.  М. «Индрик» 2008.

Золотова Г.А. Очерки функционального синтаксиса. М., 1973

Лекант П.А. Синтаксис простого предложения в современном русском языке. М. 1974.

Лихачёв Д.С. О концептосфере русского языка.//Вопросы языкознания 1993, № 1.

Ломтев Т.П. Предложение и его грамматические категории. М., 1972.

Маркус С. Логический аспект лингвистических оппозиций. В кн.: Проблемы структурной лингвистики. М., 1963.

Мещанинов И.И. Понятийные категории в языке. // Труды военного института иностранных языков. 1945. № 1.

Плунгян В.А. Общая морфология. Введение в проблематику. Москва. УРСС, 2003.

Судзуки Рина. Русские атрибутивные конструкции со значением «параметрическая характеристика предмета» и функционирование в них компонентов предложного типа (в зеркале японского языка). Диссерт. …. Канд. филол. наук. М., 2008

Теория функциональной грамматики. Отв. ред. А.В. Бондарко. Т.1. Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Изд.2-е. М., УРСС, 2001

Теория функциональной грамматики. Отв. ред. А.В. Бондарко. Т.5. Качественность. Количественность. Санкт-Петербург. «Наука», 1996.

Трубецкой  Н.С. Основы фонологии. М., 1961

Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира. М. 1994.

Янко Т.Е. Коммуникативные стратегии русской речи. М., 2001.