130    Постигая Москву

к движению тела. Кажущаяся идентичность бегунов в Центральном парке на Манхэттене и в Лужниках, возле стадиона им. Ленина, скрывает под собой видовое различие.

Шостакович — мастер цитаты: танго, фокстрот, чарльстон удаются ему, как будто он сам немало времени просидел в темноте за фортепьяно, играя мелодии к немым фильмам. В его музыке можно расслышать не только насмешку пианиста над инструментом, не соответствующим новому средству массовой информации — кино, но и отстраненность строителя нового мира. Таково, во всяком случае, первое впечатление от исполнения «Золотого века» — написанного в 1929 г. балета Шостаковича, который раскопали и поставили с небольшими переделками в Большом театре.

Шостакович музыкальными средствами изобразил борьбу молодежи с жалкими карикатурами на жалкий старый мир, конфликт между декадентской средой нэповской буржуазии и смельчаками-комсомольцами. Сильный человек не просто составляет контраст с приходящим в упадок телом, это — культовая фигура будущего. У Бориса, комсомольского активиста, возглавляющего молодежный агитколлектив в Одессе, нет ничего общего с дамочками и нэпманами, развлекающимися в ресторане «Золотой век». Конечно, дело не обходится без любовной истории: девушку Риту спасают от соблазнов и двусмысленных знаков внимания нэпманов. Но вот что странно: сильнее всего сцены, в которых показана буржуазия, — танго, в котором тела на миг застывают в каждой позе, изгибаются, льнут друг к другу и всё не могут достаточно сблизиться, ритуальный хоровод тустепа и фокстрота. Всё — как рисовал Георг Гросс. Так же угловато, заострено, лозунгово и плакатно. Шостакович создает музыку в стиле Гросса: вновь и вновь раздаются издевательский смех кларнетов, подвывание саксофонов, сентиментальное фортепиано, ставят всё под сомнение промежуточные тоны флейт, вновь и вновь столь энергично начинающиеся ритмы теряют темп, повинуясь властному «под сурдинку».

Исторический колорит в спектакле присутствует. Однако сильный человек страдает в тисках формы. Даже черноморский матрос теряет весь свой задор, когда ему, насколько я могу судить по виду, приходится покориться формальному канону классического балета. И Рите, при всех потугах на «естественность», не удается уйти от ассоциаций с Жизелью. Совсем неудачно выглядит, на мой взгляд, группа агитпропа, которая больше впечатления производит волнующимся морем красных знамен, чем хореографией будущего. Драка матросов, грустный вальс в «Золотом веке», великолепный конферансье в образе Арлекина — если увидеть все эти сцены вместе, то буржуазный мир, как адекватно изображенный, выступает успешнее. Он нарисован с миролюбивым (благодаря временной дистанции, отодвинувшей все конфликты в историческую даль) злорадством и все же более верно.