132    Постигая Москву

от умения держать себя, превращающегося в чопорность. Нагота существует как данность, а не как нечто судорожно отвоеванное. Обращению с чужим телом — намыливанию, «нахлестыванию» березовыми или дубовыми вениками, возбуждающему циркуляцию крови и форсирующему процесс потовыделения, короче, всему ритуалу русской парной бани, — еще не мешает ставший нормой рефлекс на интимность. Это признание самоценности тела, желающего быть объектом ухода и переживания, имеющего собственные требования, как природный организм, который следует регулярно обрабатывать, чтобы он мог дольше выдерживать воздействие климатических условий. Это привычка, которую отец прививает едва достигшему четырех лет сыну и которая не покидает почти восьмидесятилетнего ветерана войны, несмотря на раздробленную ногу. Для бани нужны время, досуг и компания. Это совместный процесс, в нем все функции ухода за телом и его «обработки» еще едины, не выполняются по принципу разделения труда и тем более не перекладываются на машины. Баня не терпит суеты, это не обязательная мера, вызванная суровой необходимостью. Возможно, у нее столь же мало общего с нашим регулярным мытьем в ванной и посещением плавательного бассейна, как у упоминавшегося выше джоггера в нью-йоркском Центральном парке с бегуном на Ленинских горах.

Впрочем, какое-то разделение труда существует и здесь: есть маникюрша, парикмахер, массажист. Но сам ритуал — намыливание, смывание, сидение в парной, похлопывание себя принесенным веником, охлаждение в бассейне, отдых в предбаннике — дышит покоем деревенской бани, от которого не желают отказываться и ставшие горожанами москвичи. Если быть точным, этот покой — реликт, поскольку общее посещение бани будет выходить из моды по мере повышения доступности и качества санитарных удобств в отдельных квартирах. Так или иначе, полагаю, вся процедура останется недоступной приезжему. Сколько ни объясняй, ни знакомь с банным ритуалом, есть в нем нечто такое, что не поддается воспроизведению, — явление культуры, от которой нас отделяют по меньшей мере десятилетия.

Глядя на Сандуновские бани, пожалуй, не сразу и поймешь, что это такое: роскошный интерьер в богатом доме постройки 1894 г.; вестибюль весь в потускневшей позолоте, бирюзе и густой лепнине, по обеим сторонам поднимаются лесенки к круглой площадке; наверху у входа строгая кассирша за столом, где, вероятно, хранятся билеты и деньги. Дальше — комната отдыха с резным позолоченным потолком, с рядами сидений, напоминающими готические хоры; вдоль стен — кабины, украшенные деревянной резьбой и занавешенные вытертой парчой; неизбежно грязный туалет и безобразно замызганная курилка. В самой купальне — каменные скамьи с пластмассовыми сиденьями, потолок, с которого капает, протекающие трубы и бассейн, окруженный колоннадой, как в помпейском атриуме. А в углу большого бан-