Далекое и близкое

Несмотря на подчеркнутые линии и выразительные акценты, город безбрежен. Покинутый берег уже отодвинулся вдаль и время от времени показывается как тонкий штрих на горизонте или принимает вид хорошо знакомого диалекта. Берега, к которому ненадолго, мимоходом хотелось бы пристать, не видно, или, лучше сказать, он скрывается всякий раз, как подумаешь, что он уже близко. Интерес к происходящему на родном берегу и ежедневная сосредоточенность на нем слабеют, газеты, приходящие сюда, запаздывают, но дело не только в этом. Обычно интенсивное чтение фельетонов по утрам прекращается и по другой причине: нет того аромата и пространства, которые помогают удостоверить истинность газетных материалов, экран, на который проецируешь собственные заботы и ожидания, свернут. А пространство, в котором ты здесь временно живешь, — так огромно, размыто и в то же время так неодолимо конкретно, что твои чувства обманываются. Только-только в видоискатель попадает объект со всеми признаками однозначности, как тут же вновь исчезает.

Снова и снова приходят усталость и растерянность; ты чувствуешь искушение перемахнуть через необъяснимое и несводимое к общему знаменателю с помощью мысленных конструкций, чтобы добраться все же до хорошего конца, до завершенной картины, до резюме. Но, может быть, как раз этого тебе и не дано, и приезжий ощущает себя крошечной тенью на огромном экране, на котором показывают фильм. Так в автокинотеатрах издалека видно, как на огромной поверхности на фоне огромного неба быстро сменяются кадры, — с достаточной дистанции последовательность, действие и смысл понятны. Но крошечный человек у экрана, оглушенный шумом громкоговорителей, не в силах воспринять ничего кроме накладывающихся друг на друга линий, поверхностей, цветовых взрывов, водопада обломков каких-то деталей.

У города при взгляде издалека ясное лицо, у страны — однозначные очертания. На близком расстоянии контуры расплываются, краски, разделенные нежными полутонами, сливаются, становятся неопределяемыми, пестрая поверхность распадается на опасно придвигающиеся отдельные точки.

Наблюдатель подавлен совершенно в другом смысле, отличном от обычного; избавиться от власти грубой зернистости приблизившегося растра, который он сам так хотел приблизить, он может, только отдалившись, отойдя на несколько шагов назад, крикнув себе: «Стоп!», чтобы не поддаться. В этот момент дает о себе знать потребность в покое, дезорганизующая сила взгляда со слишком близкого расстояния преобразуется в жажду возвращения к