256    Постигая Москву

решения требуется принимать и в якобы «обыденные» времена, кажущийся застой и кажущееся равновесие часто приобретаются с помощью в высшей степени аномальных гарантий.

Эпоха застоя — время рождения безнадежных активистов и мировосприятия «лишнего человека». На кладбище можно найти немало примерно таких же дат жизни, как у Ашенбреннера, они символизируют поколение, которое могло рассматривать революцию как естественный конечный итог расходования своей жизненной энергии — либо как бесцеремонное извращение и крах своих надежд. Есть и другие начальные и конечные пункты: представители поколения родившихся около 1890 г. жили до недавнего прошлого, если не случалось чего-то особенного. В сознательном возрасте и не жалея сил они участвовали в Октябрьской революции, будучи более чем простыми свидетелями (на плите часто можно увидеть дату вступления в РКП(б)), середина жизни у них пришлась на строительство нового мира в 1920—1930-е гг., после Первой мировой войны им пришлось выдержать Вторую. Две войны на протяжении одного поколения, голод, уничтожение самого сильного в промышленном отношении региона страны — уже катастрофический опыт, который не каждому по силам. Некоторые даты свидетельствуют, что от другой, внутренней катастрофы кое-кому удалось уберечься. Надгробье Маяковского, где поэт выглядит еще энергичнее, чем на памятнике, установленном на площади его имени, указывает на 1930 г.; на надгробье Аллилуевой-Сталиной — 1932 г. Имена добровольно ушедших из жизни не дают полного представления о цезуре, которой обернулись для многих 1930-е гг. Но здесь не похоронены те, кто не по своей воле, насильственно, по приказу свыше, искусственно были до срока вырваны из жизни своего поколения, проще говоря — ликвидированы. Для них нет «вечного покоя» ни здесь, ни в некрополе у Кремлевской стены на Красной площади. В этом смысле кладбище, место безжалостно объективных дат, — место неправды, ибо оно умалчивает о погибших, не рассказывает, кто и когда присоединился к похороненным здесь. Но в то же время оно правдиво, поскольку документально подтверждает, что такой цезуры не должно было быть и «врагам народа» до сих пор не суждено обрести покой.

Если на таком фоне смотреть на имена людей, занимавших высокое положение, отнюдь не будет казаться естественным, что их жизнь продлилась за пределы упомянутой цезуры, кое у кого даже не на один год: вспомним хотя бы Микояна, Литвинова, Деборина. Сегодня же упоминание о безвременной смерти на могиле — уже не свидетельство резких поворотов истории, а, скорее, признак жестокости «цивилизации», ставшей нормальной, при которой инфаркт превратился в массовое явление.

Чувствуя достоинство этого места, воплощенную в нем гордость страны за своих великих покойников, своих героев, приезжий весьма мало расположен пускаться в споры. Но не может же он видеть в почерке смерти только знак