Знать и видеть 261
Для знающего материал — только иллюстрация предварительно упорядоченного мира, который он иначе не может реконструировать как целое; действительность, претворившаяся в камень, становится для него иллюстрацией упорядочивающего мышления. Действительностью можно распоряжаться. Знающий иллюстрирует себя и свою силу. Для видящего — материал способен сопротивляться и лишь постепенно, шаг за шагом выдает то, что далеко не просто из него вычитать. Видение — своего рода мягкое насилие, в отличие от грубого насилия знающего, который раскладывает предметы по полочкам.
Знание ведет себя по отношению к предмету как целое по отношению к части, оно всегда умнее вещи, которая представляет собой протекшую историю, оно предшествует предмету. Видение вопрошает и поначалу вынуждено довольствоваться фрагментом, поверхностной фактурой. Но при контакте между видящим и предметом происходит нечто удивительное: сила предмета переходит на видящего. Заключенная в предмете энергия переносится, высвобождается, обретает слово, тогда как знающий заставляет вещи говорить — внешне великодушный, а на деле уничтожающий жест хозяина.
Конечно, это идеальное и потому ложное преувеличение, в действительности до таких крайностей никогда не доходит: видящий знает в той же мере, что и видит, знающий видит в той же мере, что и знает.
Тем не менее поляризация может помочь страннику, который открыл энциклопедию, чувствуя при этом бесперспективность попыток «овладеть» городом. Овладеть! Да он этого вовсе и не хочет!
Вот, например, на трех обзорных картах энциклопедии отмечены по отдельности архитектурные ландшафты рубежа веков, 1920-х гг., 1930— 1940-х гг. С одного взгляда, так сказать, различные уровни, в реальности накладывающиеся друг на друга, разделяются и без труда восстанавливаются в чистом виде. Но при этом кое-что теряется: связь между различными уровнями, уважение, которое одно поколение испытывает к другому, а может быть, высокомерие и надменность, меру которых дано постичь только в отношениях одного с другим.
Даже при организации «тура» такими схемами нельзя пользоваться безоговорочно: то мощное, создающее пространство и кругозор, формирующее вкус, что сохранилось от XIX в., существует не в качестве изолированного памятника на ровном месте, а как обломок, реликвия, хлам или принаряженный монумент. Само его нынешнее состояние показывает, что с ним стало и, возможно, почему так случилось.
Вероятно, все гораздо проще, тривиальнее. Искушение знать больше, чем видишь, пожалуй, даже знать все и, снисходя на землю, узнавать в ней себя потому так велико, что удобно. При таком способе освоения не страшна опасность односторонности, преувеличения, упущения, субъективности. И при