Кто повинен в смерти Саввы Морозова?



Сообщение о происшествии в Ройаль-отеле поступило в полицию Канн вечером 13 мая 1905 года. Хотя в отделении дежурил только один полицейский, событие для французского захолустья было экстраординарным, и потому на место происшествия спешно прибыли все сотрудники полиции. Тело русского капиталиста Саввы Тимофеевича Морозова лежало на диване в кабинете трехкомнатного номера, расположенного на первом этаже отеля. Рука его безжизненно свисала, рядом с ней на полу валялся пистолет. Окно, являвшееся одновременно дверью в сад, было открыто. На письменном столе лежала записка: «Прошу никого не винить».



Запутанное дело

В чем «не винить»? Почему записка не подписана? Ответы на эти вопросы полицейские пытались получить у Зинаиды Григорьевны Морозовой. Но вдова находилась в состоянии шока… С большим трудом полицейским все же удалось составить картину произошедшего.

После обеда Зинаида Григорьевна решила отдохнуть, а ее муж отправился в кабинет поработать. Сквозь дрему женщина услышала довольно громкий хлопок, который, как она поняла потом, и был выстрелом. Решив, что с супругом что-то случилось (последнее время он чувствовал себя неважно, и Зинаида Григорьевна предположила, что он мог упасть в обморок), Морозова поспешила в кабинет, где и обнаружила мужа с простреленной головой.

На крик сбежалась прислуга, которая и телефонировала в полицию.

Зинаида Григорьевна отказалась признать почерк в записке за почерк мужа (буквы были разной величины, рука писавшего явно дрожала). Затем она сделала заявление, что через открытое окно видела удалявшуюся фигуру мужчины в плаще и в надвинутой на глаза шляпе, но никто из персонала гостиницы посторонних после обеда не видел. Однако громкий хлопок слышали все, а некоторые даже утверждали, что прозвучал не один, а два выстрела.

Дело было возбуждено не о самоубийстве, а по факту убийства, и для проведения дальнейших процессуальных действий французские полицейские решили дождаться информации от своих российских коллег. Однако те с ответом не торопились, и французы, решив, что расследование не так уж важно, дело об убийстве в Ройяль-отеле посчитали закрытым.

Однако как только известие о смерти Морозова достигло России, случившееся в Канне оттеснило даже события разгоравшейся революции. Кроме самоубийства, журналисты писали и о возможном убийстве Морозова большевиками, которых он отказался финансировать. Но те тут же заявили, что с прогрессивным промышленником расправилась реакция. Говорили и о причастности к смерти сына Марии Федоровны Морозовой, и, конечно, жены, которая-де устала терпеть от него унижения и постоянные измены.

Время не только не внесло ясности в произошедшее, а, добавив воспоминания современников, еще больше его запутало.



Версия первая.

Самоубийство

Основатель династии Морозовых – Савва Васильевич (Савва Первый) был безграмотен, но обладал недюжинной деловой хваткой. В конце XVIII века, будучи крепостным подмосковного села Зуево, он организовал производство шелковых тканей и лент, которые довольно быстро стали популярными среди московских модниц. Сохранилась легенда, что товар Саввы Васильевича был такого высокого качества, что перекупщики встречали его на полпути в столицу.

Как вспоминал конкурент Морозова, Павел Рябушинский: «Морозовский товар можно было брать с закрытыми глазами: самые подозрительные и недоверчивые восточные люди к этому привыкли».

После смерти Саввы Первого производство было разделено между сыновьями на Викуловскую, Богородско-Глуховскую, Никольскую и Тверскую мануфактуры. Старшему Тимофею досталось товарищество Никольской мануфактуры «Саввы Морозова сын и Ко».

К началу ХХ века семейство Морозовых насчитывало пять поколений предпринимателей (для дореволюционной России это было редкостью), но далеко не каждое поколение было столь же успешным, как первое или второе. Внуки Саввы Васильевича, и скрыть это было нельзя, часто страдали душевными заболеваниями.

Так, одна из дочерей Тимофея не смогла пережить измены мужа и покончила с собой. Другая сошла с ума, и ее пришлось поместить в приют. Старший сын чурался женщин и испытывал довольно странные для мужчины чувства к художнику Левитану – лечащий врач настоятельно рекомендовал ему дважды в неделю посещать венгерскую куртизанку. И только младший сын радовал.

Савва Тимофеевич (Савва Второй) родился в 1862 году, окончил Московский университет, после чего практиковался на текстильной фабрике в Манчестере. Специализируясь на химических красителях, он защитил в Кембридже диссертацию, а когда отец после волнений в Орехове-Зуеве отошел от дел, Савву назначили техническим директором мануфактуры.

При нем производство вышло на новый уровень. В конце 90-х годов на морозовских фабриках было занято 13,5 тысячи рабочих, ежегодно производилось примерно 440 тысяч пудов пряжи, 26,5 тысячи пудов ваты и до 1800 тысяч кусков тканей. Доходы только технического директора мануфактуры составляли 250 тысяч рублей в год.

Но человеком он был увлекающимся, и, по мнению некоторых, это противоречие могло привести к самоубийству.

Так, Немирович-Данченко в своих воспоминаниях «Из прошлого» отмечал: «Человеческая природа не выносит двух равносильных противоположных страстей. Купец не имеет права увлекаться. Он должен быть верен своей стихии, стихии выдержки и расчета. Измена же неминуемо ведет к трагическому конфликту с самим собой».

Морозов увлекался театром, модным тогда социализмом, меценатствовал, а в последние годы от него можно было услышать, что «все люди – братья» и «в России стыдно быть богатым».

Когда на его родной Никольской мануфактуре, для рабочих которой он так много делал – зарабатывали больше других, пользовались больницами, школами, яслями, – в 1905 году начались беспорядки, Савва Тимофеевич заметался. Выступил за 8-часовой рабочий день, предложил рабочим участвовать в прибылях товарищества, но был в своих инициативах не поддержан, а его мать, главная пайщица производства и директор-распорядитель мануфактуры Мария Федоровна Морозова, посчитала за благо отстранить сына от управления.

Когда же Савва Тимофеевич объявил о своем намерении созвать собрание промышленников и предпринимателей для обсуждения революционной ситуации в стране, она и вовсе пригрозила учредить над ним опеку.

По инициативе Марии Федоровны был созван консилиум врачей, которые засвидетельствовали у Морозова «тяжелое общее нервное расстройство» и рекомендовали отдых за границей.

После чего он с супругой и отправился сначала в Берлин, а затем и в ставший для него роковыми Канн.

Кстати, слухи о душевном нездоровье Саввы Тимофеевича ходили по Москве уже давно. И первопричиной этого послужила как-то брошенная все той же матерью фраза.

Дело в том, что после того как Морозов построил свой знаменитый особняк на Спиридоновке, пошли разговоры о его роскошном внутреннем убранстве. Желание с ним ознакомиться выразил и генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович Романов. Но раздраженный чрезмерным интересом к своему дому Морозов не стал демонстрировать его сам, а оставил для этого дворецкого. Якобы именно после этого Мария Федоровна и заявила: «Раньше о том, что ты сумасшедший, знала только я, теперь же в этом не сомневаются и другие».



Версия вторая.

Мать

Версия довольно сомнительная, хотя бы потому, что Морозовы были старообрядцами и свято чтили все законы общины. А они не допускали ни прелюбодейства, ни самоубийства, ни, тем более, участия в убийстве кого-либо. Старообрядцы не сквернословили, не пьянствовали, не курили, никогда не повышали голоса, много работали.

В доме Марии Федоровны не было горячей воды, телефона, электрического света, а спала она даже в преклонном возрасте на сколоченной мужем жесткой деревянной кровати.

Мария Федоровна довольно рано овдовела, и на ее плечи легло не только воспитание подрастающих детей, но и управление семейным предприятием.

Вплоть до своей смерти накануне Октябрьской революции она оставалась директором-распорядителем Никольской мануфактуры. А в нее входили не только основные текстильные производства, но и чугунный и химические заводы, лесные и сельскохозяйственные угодья, занимавшие не одну тысячу гектаров.

При этом главным для Марии Федоровны всегда оставалась семья. Если она и выступила за отстранение сына от управления, то только потому, что в его поступках узрела угрозу семейному благосостоянию: доходы производства только за первые два месяца 1905 года упали почти на треть. А своей задачей Мария Федоровна считала сохранение состояния если не для детей, то для внуков.

К тому же Савва Тимофеевич был ее любимцем. Ему прощалось то, что другим не спускалось. Так, например, когда он заявил о своем желании жениться на Зинаиде, разведенной с внучатым племянником Марии Федоровны, мать долго думала, но свое согласие дала. Правда, ее отношения со снохою хорошими так и не стали.



Версия третья.

Жена

Семья будущей невестки была хорошо известна Марии Федоровне. Отец Зинаиды даже сватался к Марии Федоровне, но родители предпочли отдать ее за Тимофея.

Зинаида Григорьевна принадлежала к той же старообрядческой общине, но ее развод, хоть и не приветствовался, все же не осуждался: Сергей Викулович Морозов был известным пьяницей и дебоширом, и община прежде всего осуждала его, а не ушедшую от него жену.

За Савву Тимофеевича Зинаида вышла по любви, и долгое время их семья считалась образцовой. Проблемы начались после того, как ей стало известно об увлечении мужа актрисой Художественного театра Марией Андреевой.

Мария Федоровна Желябужская (в девичестве Юрковская) была дочерью главного режиссера Александринского театра.

Она рано вышла замуж за чиновника железнодорожного ведомства, который был в два раза старше ее. Муж быстро продвигался по службе и скоро стал действительным статским советником.

Но ни хорошее положение в обществе, ни рождение двоих детей не могли успокоить жаждущую приключений молодую женщину. Детьми она почти не занималась, и когда знакомый мужа московский фабрикант Алексеев (Станиславский) задумал организовать первый «истинно народный, современный театр», стала ему помогать, взяв псевдоним Андреева.

На строительство нового театра родные Станиславского денег дать отказались, свои он расходовать не хотел, а у Андреевых их не было. Тогда и вспомнили о влюбленном в Андрееву купце.

Савва Тимофеевич и деньги дал, и условия не оговорил, и днем и ночью пропадал на стройке. Когда здание в Камергерском переулке было построено, Станиславский и Немирович-Данченко купца из правления исключили, Андреева увлеклась молодым Горьким, а Морозову дала понять, что в его услугах больше не нуждается.

Об этом романе много говорили, а над знавшей об измене мужа Зинаидой или посмеивались, или жалели ее.

Сторонники версии о причастности к убийству Зинаиды Григорьевны аргументируют это тем, что гордая женщина подобного унижения терпеть более не могла, она присутствовала на месте трагедии, да и вообще, большинство убийств такого рода совершают мужья или жены.

Противники обращают внимание на то, что Зинаида, вопервых, долгие годы измену-таки терпела, и трудно поверить в то, что именно в Канне это терпение лопнуло. Во вторых, она сама сразу заявила, что не верит в самоубийство мужа, а прощальная записка написана не его почерком. И, наконец, как и ее свекровь, Зинаида Григорьевна была ревностной староверкой и на убийство отца своих детей никогда бы не пошла. Особое же внимание противники этой версии обращают на то, что Морозова сразу после трагедии видела удалявшуюся от гостиницы мужскую фигуру. Если она сама убила, то зачем ей было выдумывать какого-то там незнакомца, а не поддержать версию о самоубийстве?



Версия четвертая.

Незнакомец

Если таковой человек был, то его в Канн могли послать или царская охранка, или революционеры, финансирование которых Морозов незадолго до смерти прекратил.

Хотя большевики сразу после смерти Саввы Тимофеевича заявили о «мести реакции прогрессивному капиталисту», верится в это с большим трудом. Во-первых, государственного терроризма тогда и в помине не было – даже Ленина, Савинкова и Троцкого судили с соблюдением всех законов. Во-вторых, если уж Морозов так царскому правительству насолил, проще было не пускать его обратно в Россию, нежели посылать наемного убийцу за тридевять земель. Ведь следствия все равно бы не удалось избежать, а как поведут себя в таком случае французские полицейские, предсказать было невозможно.

Гораздо проще поверить в причастность к убийству большевиков.

Со временем Савва Тимофеевич, как и Андреева, стал увлекаться социалистическими идеями. По ее просьбе он финансировал революционные издания, помогал ссыльным, предоставлял революционерам убежище. Боевик Бауман скрывался то в морозовском имении в Горках, то в его же московском особняке. А видного большевика Красина Морозов устроил электриком на Никольскую мануфактуру. И только когда Красин спровоцировал волнения рабочих, Морозов образумился и в помощи революционерам отказал.

После этого у него состоялся довольно неприятный разговор с Андреевой. Та пыталась заставить его продолжить финансирование, но он заявил, что и раньше помогал не столько социалистам, сколько ей, теперь же понял, что Красин лишь цинично использовал их отношения, и, если Андреева этого до сих пор не понимает, то рано или поздно образумится. Для того же, чтобы обеспечить личное будущее Марии Федоровны, он застраховал свою жизнь на сто тысяч рублей золотом в ее пользу. На том и расстались.

В Канне, по воспоминаниям жены, Савва Тимофеевич почти все время молчал, и лишь однажды сказал, что и здесь к нему приходил Красин, требовал денег, но он их не дал. Потом помолчал и добавил: «Они меня убьют».

Тогда Зинаида Григорьевна посчитала слова мужа результатом его нервного состояния, но после его гибели вспомнила и даже предположила, что человеком, которого она видела, мог быть Красин. В это время тот как раз находился во Франции.



Кому выгодно?

Тело Саввы Тимофеевича Морозова доставили в Москву в цинковом гробу. Вдова не плакала, на Варшавском вокзале ее встречала свекровь. Похороны прошли с соблюдением всех церковных обрядов. Но поскольку самоубийство церковью осуждается, в газетах было опубликовано сообщение, что у Саввы Тимофеевича за границей произошло помутнение рассудка.

Спекуляции на тему смерти Морозова продолжались довольно долго.

Мария Федоровна прожила еще несколько лет и оставила внукам крепкое производство и многомиллионное состояние. Любви и признательности от детей Саввы Тимофеевича она не дождалась.

Зинаида Григорьевна третий раз вышла замуж, развелась и умерла в нищете уже после Второй мировой войны. В оставленных ею записках ни второй муж, ни его мать почти не упоминаются.

Мария Федоровна Андреева, хотя на похоронах Саввы Тимофеевича не присутствовала, страховку получила и большую ее часть передала большевикам. В конце жизни она занимала скромную должность директора Московского Дома ученых. Умерла в 1953 году.