Владимир Мединский предлагает установить на Лубянской площади в Москве памятник Ивану III.

В своей книге «Негодяи и гении PR. От Рюрика до Ивана III Грозного» он пишет: «Как страна нуждается в увековечивании памяти первого из своих великих государей, так и Лубянская площадь в Москве нуждается в монументальной доминанте. Иван III — это просто идеальный кандидат на пустующее место. Прежде всего потому, что ни у кого из находящихся в здравом уме наш первый царь не вызовет отторжения — каких бы взглядов человек ни придерживался. Это консолидирующая общество фигура. Еще важнее то, что появление Ивана Васильевича в Москве станет актом по восстановлению исторической справедливости. Именно этот государственный деятель сделал Россию единой». Это был человек крутого нрава, холодный, рассудительный, с черствым сердцем, властолюбивый, непреклонный в преследовании избранной цели, скрытный, чрезвычайно осторожный. Такую оценку Ивану III дает Николай Костомаров, и мы с ним, в общем-то, согласимся. С одним небольшим дополнением-уточнением. Во многом благодаря этим качествам Иван Васильевич и стал первым в истории Государем всея Руси.

Чего-то не хватает

Первым, кого можно назвать со всем основанием Великим — как Екатерину II и Петра I. Правда, современники дали ему другое имя — Грозный. Да-да, Иван IV Васильевич был уже вторым Грозным — после Ивана III Васильевича. На настоящий момент он заслуживает еще одного прозвища — Недооцененный. Увы, это так: Иван III остается самым недооцененным русским государем. Пиарщикам его это должно быть особенно обидно.

Он занял московский престол на 23 году жизни и правил 43 года и 7 месяцев. Каких-то 5 месяцев он не дотянул до конца одиннадцатого президентского срока. В конце царствования у Ивана III «выработался» такой тяжелый взгляд, что женщины, говорят, встретившись с ним, падали в обморок.

Полаяли за короля

При Иване III решилась судьба Великого Новгорода — крупнейшего торгового города Восточной Европы. И центра огромной части Русской земли, превосходившей по территории все владения московского князя. Еще в середине XV века Новгород оставался одной из трех самостоятельных частей Руси. Помимо него были великокняжеская Москва и Литовско-Русское княжество. Боярская Новгородская республика вынуждена была лавировать, чтобы сохранять свою относительную независимость. Управлялась республика собранием всего мужского населения, но в реальности правило, конечно, не вече, а олигархия. Феодал, землевладелец и купец выступали в одном лице. И, как это принято у олигархов, политические механизмы и общественное мнение они использовали исключительно в своих личных интересах.

Усиление роли Москвы было очевидно. Это составляло угрозу новгородским вольностям — и олигархическим интересам. Несметные богатства бояр Борецких были пущены в ход, чтобы перевести Великий Новгород под власть Казимира — польского короля и литовского великого князя. Проблема решалась просто, без фантазии. Были куплены голоса избирателей. Голоса в прямом смысле — самые крикливые голоса. «Худые мужики вечники» кричали на вече: «Не хотим за великого князя московского, не хотим называться его отчиною, мы люди вольные. Не хотим терпеть обиды от Москвы, хотим за короля Казимира!» Несогласных, в соответствии с новгородским избирательным ноу-хау, как обычно, побили и побросали с моста в Волхов.

Новгород заключил военный союз с Литвой против Москвы. Такого еще не бывало.

Подчеркнем, в разгар новгородского кризиса «связям с общественностью» Москва уделяла исключительное внимание. В условиях ограниченных ресурсов — военные силы Ивана III отвлекало Казанское царство — по-другому государь и не мог поступать.
Во-первых, он подчеркнуто демонстрировал «международной общественности» терпение и миролюбие. Мониторя происходившее в Новгороде, Иван раз за разом отправлял туда послания такого содержания: «Исправьтесь, отчина моя, имя мое держите честно и грозно по старине, а я вас, свою отчину, жаловать хочу и в старине держу». Иван III выдерживал миролюбивый тон и как бы подразумевал сохранение новгородских вольностей. И главное - никогда не давал возможности усомниться в том, что считает Великий Новгород своей землей. В новгородском общественном мнении формировался образ справедливого и — что самое главное — легитимного государя. Этот образ стоял выше политических интересов момента. И хотя Иван III не являлся новгородцам сам, было ясно, что рано или поздно он придет. И с ним придет некая новая справедливость. А обиженных всегда и везде много.

Другим направлением работы по Новгороду для Кремля была поддержка промосковской партии. К началу 70-х годов XV века она была побеждена и отодвинута от рычагов управления, притом немало членов этой партии перебили и перетопили в ходе демократического процесса. Однако она никуда не делась. Как никуда не исчезла и ее политическая основа — простонародье.

«Простые новгородцы видели в московском князе православного и русского государя, а в литовском — католика и чужака. Передаться из подчинения Москве в подчинение Литве значило бы для них изменить своей вере и народности», — отмечает историк Платонов. Естественно, эти чувства большого патриотизма (который присутствовал помимо местного, новгородского) всячески поддерживались явными и тайными московскими эмиссарами. На эти чувства давил Иван, когда снова и снова писал в Новгород, убеждая новгородцев отстать от Литвы и короля-католика.

Кстати, по-видимому, агенты Ивана обрабатывали и пролитовскую партию. Посадник Борецкий, по слухам, получил звание московского боярина.

В Москве же переход Новгорода к Литве был представлен как измена не лично великому князю, но и вере. Всему русскому народу.

Решение Новгорода отстаивать свою независимость любой ценой в Москве изображали исключительно как заговор бояр Борецких. Вече изображалось московскими публицистами как беззаконное сборище «злых смердов» и «безыменитых мужиков». Они били во все колокола и «кричаху и лаяху, яко пси, глаголаху: «За короля хотим». Кремлевские политтехнологи заглянули и в летописи. И сразу нашли доказательства, что Новгород «из старины» якобы был «отчиной» владимирских князей.

Таким образом, столичная элита была морально подготовлена к самым решительным действиям. Она считала новгородский вопрос особо важным. Как только стало известно о договоре с Казимиром, был собран большой совет с участием высшего духовенства и бояр. На нем решили выступать на Новгород немедленно, не считаясь с неблагоприятными условиями. Новгородской кампании придали вид похода за веру. Этакий свой собственный внутрирусский крестовый поход!

Летописец отмечал: Дмитрий Донской вооружился на безбожного Мамая, а благоверный великий князь Иоанн пошел на отступников от православия к латинству.

Этот отрывок из московской летописи интересен своей логикой: «Неверные, изначала не знают Бога, а эти новгородцы столько лет были в христианстве и под конец начали отступать к латинству. Отступили они не только от своего государя, но и от самого Господа Бога». Отправляясь на войну, Иван III даже взял с собой некоего дьяка , умевшего «говорить по летописям». На случай встречи с послами ученый дьяк должен был напомнить, как Великий Новгород изменял в давние времена отцам его, дедам и прадедам.

До парламентеров дело не дошло. Встретившись с новгородцами, москвичи неожиданно разнесли их в пух и прах. 12 000 (!) убитых с новгородской стороны. Четверо попавших в плен полководцев, включая «сепаратиста» Борецкого, были обезглавлены. Иван III показал, что может быть не только терпелив, но и грозен. Резня на Шелони доходчиво объясняла: никогда больше не надо поднимать оружие против Москвы.

Новгородцы просили пощады. Они отказались от всех обязательств перед Литвой и поклялись «быть неотступными» от Москвы. И действительно, войска против нее они уже никогда не собирали. Но в самом политическом устройстве Великого Новгорода было нечто такое, что противоречило идее центральной власти. Через несколько лет он опять заволновался. А местная элита снова посматривала в сторону Литвы.

Город раздирали внутренние смуты. Вот пример, словно взятый из рубрики «Криминальная хроника». «Посадник степенный с 18 другими боярами своей стороны, наехавши с многочисленным отрядом на две улицы, людей переграбил и перебил, многих даже до смерти, имения взял на тысячу рублей. В то же время староста другой улицы ударил на двор двух братьев-бояр, людей у них перебил, имения пограбил на 500 рублей».

Кто помнит фильм Мартина Скорсезе «Банды Нью-Йорка»? Примерно так же все и обстояло тогда в Новгороде. Улица, на которой жил человек, как правило, совпадала с его политическими симпатиями. Прописка означала принадлежность к той или иной партии. Городские разбои осуществлялись в рамках политической борьбы. «Потому что, — назидательно замечает московский летописец, — земля эта давно уже в своей воле жила... Кто кого мог, тот того и обижал».

Пострадавшие жители жаловались великому князю. В 1475 году Иван лично отправился в Новгород для суда: «Хочется мне обиженным управу дать». На своем суде он не пощадил сильных бояр: «Известно всему Новгороду, отчине нашей, сколько от этих бояр и прежде зла было, а нынче, что ни есть дурного в нашей отчине, все от них». Посадника-лиходея арестовали. В народе это было воспринято как проявление справедливости. Теперь новгородцы стали сами ездить в Москву и просить суда у Ивана.

В тихом провинциальном Новгороде...

Формулировочка

Одной из важнейших вольностей Новгорода было то, что великий князь не имел права вызывать для суда новгородца с его земли. Но теперь истцы с берегов Волхова сами осаждали великого князя. А за ответчиками в Новгород ездили московские приставы.

«Этого не бывало от начала, — говорит летописец, — один только великий князь Иван Васильевич довел их до этого».

Среди очередных новгородских жалобщиков оказались два чиновника городского веча: некий подвойский (чиновник по поручениям) и дьяк веча (секретарь). В своей челобитной они назвали великого князя государем. А не господином, как это было принято в Новгороде.

Казалось бы — какая разница. Всего одно слово. Один синоним заменен другим. Но эта описка имела такие последствия, как ни одна другая в истории (во всяком случае — в русской истории). И было ли это опиской? Может, новгородским чиновникам подсказали умные московские люди, как надо написать, чтобы быть в тренде? Данных нет.

До этого официальные послы господина Великого Новгорода всегда обращались к великому князю «господин». Это обращение подразумевало определенное равенство сторон. Летопись свидетельствует: «С тех пор как земля их стала, того не бывало, ни одного великого князя государем не называли, а только господином». Иван III ухватился за новое слово в дипломатической практике. Уже через месяц (невероятная ведомственная оперативность для XV столетия), а именно в апреле 1477 года, он отправил своих послов спросить, о каком государстве говорили в Москве послы Великого Новгорода? Дословно вопрос ставился так: «Какого они хотят государства? Хотят ли, чтоб в Новгороде был один суд государя, чтобы тиуны его сидели по всем улицам, хотят ли двор Ярославов очистить для великого князя?». Собственно, в вопросе уже содержался ответ. Целая программа-минимум по лишению Новгорода независимости. Дело, конечно, было не просто в обращении — государь или господин.

«Новгородцы на вече отвечали, что не называли великого князя государем и не посылали к нему послов говорить о каком-то новом государстве: весь Новгород, напротив, хочет, чтоб все оставалось без перемены, по старине», — пишет Костомаров.

В его описании все происходившее тогда выглядит спокойно. На самом деле возникла ситуация острейшего кризиса. Она сопровождалась привычными для вольной республики грабежами и убийствами. Новгородцы «взбесновались, как пьяные», по выражению летописца. Княжеских послов отпустили только через шесть недель с таким посланием: «Вам, своим господам, челом бьем, но государями вас не зовем; суд вашим наместникам по старине, а тиунам вашим у нас не быть, и двора Ярославова не даем. Хотим с вами жить, как договорились в последний раз; кто же взялся без нашего ведома иначе сделать, тех казните, как сами знаете, и мы здесь будем их также казнить, кого поймаем. А вам, своим господам, челом бьем, чтоб держали нас в старине, по крестному целованию». Дважды прозвучало «господа» — для доходчивости.

Иван сообщил митрополиту и своим боярам о клятвопреступлении новгородцев: «Я не хотел у них государства, сами присылали (!), а теперь запираются и на нас ложь положили». Князь быстро собрался и отправился наказывать огнем и мечом. Московское войско дошло почти до самых городских стен, когда навстречу ему вышла представительная делегация с таким посланием: «Господин государь князь великий Иван Васильевич всея России! Ты положил гнев свой на отчину свою, на Великий Новгород, меч твой и огонь ходят по Новгородской земле, кровь христианская льется, смилуйся над отчиною своею, меч уйми, огонь утоли, чтобы кровь христианская не лилась: господин государь, пожалуй!».

«Господин государь» — та еще хитрая формулировочка! Новгородцы умели взвешивать слова. В торговом городе умели торговаться.

Великий князь ничего послам не ответил, но позвал их обедать. А потом отправил троих своих бояр к ним «на говорку». Они определяли конкретные условия мира. Тем временем московские войска окружали город. Когда все ключевые позиции были заняты, Иван III велел сказать послам: «Сами вы знаете, что посылали к нам подвойского и вечевого дьяка, и назвали нас, великих князей, себе государями; мы, великие князья, по вашей присылке и челобитью послали бояр спросить вас: „Какого нашего государства хотите?“. И вы заперлись, что послов с тем не посылывали, и говорили, что мы вас притесняем. Князь великий вам говорит: „Захочет Великий Новгород бить нам челом, и он знает, как ему нам, великим князьям, челом бить“».

Вот вам образец дипломатической формулировки! Понимай, как знаешь!

Последние загадочные слова оставляли свободу для практически любых действий. Кстати, брать штурмом хорошо укрепленный город Иван III не собирался. Он ждал, когда в осажденном Новгороде возьмет верх промосковская партия.

Снова приходило посольство, чтобы узнать, чего хочет великий князь. Ответ был прежним: «Если Новгород захочет бить челом, то он знает, как ему бить челом».

Когда измученная неопределенностью боярская республика прислала посольство в третий раз, то пришло оно с повинной. Мол, действительно, Новгород посылал в Москву чиновников называть великого князя государем, а потом отрекся от своих слов. «Если так, — предал Иван III, — если ты, владыка, и вся наша отчина, Великий Новгород, сказались перед нами виноватыми и спрашиваете, как нашему государству быть в нашей отчине, Новгороде, то объявляем, что хотим такого же государства и в Новгороде, какое в Москве». После серии контактов было дано и окончательное разъяснение. «Государство наше таково, — был ответ, — вечевому колоколу в Новгороде не быть; посаднику не быть, а государство все нам держать; волостями, селами нам владеть».

Иван Васильевич хорошо знал психологию этой публики — древнерусских олигархов. Он забрал у них власть, он их унизил, но оставил им их собственность. Все-таки для лучших людей Новгорода главным были их земли, торговые суда и сундуки с деньгами и мехами. Республиканская форма правления была наиболее удобна для сохранения статус-кво, но республикой эти люди легко пожертвовали, когда на них надавили. Государь не стал уничтожать новгородскую олигархию до конца, а, загнав в угол, выпустил на своих условиях. Пока.

Вечевой колокол — главный символ вольности новгородской — увезли в Москву. Победа была достигнута почти исключительно средствами активного PR. Вся история с господином-государем заняла ровно год.

Конечно, у нее было продолжение. Были восстания новгородцев, были пушки у стен Новгорода, казни, репрессии, конфискации собственности, но все это – уже было не конфликтом двух формально независимых государств, а просто борьбой Москвы с «новгородскими сепаратистами».

Согласитесь, как говаривал дед Щукарь, «это уже совсем другой коленкор».

Загадка Угры

В 1480 году Иван III покончил с татарами. Уже одно это позволяет назвать его величайшим правителем в истории средневековой Руси. Через 100 лет после своего знаменитого предка Дмитрия Донского, давшего Орде генеральное сражение на Куликовом поле, Иван III малой кровью обратил в бегство войска хана Ахмата. Сначала он перестал платить Орде дань. Потом встретил татарское войско на пограничной реке Угре, где произошло знаменитое «стояние».

К 800-летию Москвы была издана замечательная детская книжка «Наша древняя столица». Потом она много раз переиздавалась. Ее автором была мама Никиты Михалкова — Наталья Кончаловская.

«Стоянию на Угре» посвящены строки поэтессы Кончаловской про то, как хан прислал послов, требуя от Ивана III дань.

Государь прочитал и, спокоен и строг,
Повернулся к Ахметовым людям,
Бросил наземь ярлык под сафьянный сапог
И сказал: «Дань платить мы не будем!..»

Детишкам не стоило знать, что легенда про топтание ярлыка была просто образчиком более позднего и, несомненно, яркого политического PR.

В современных Ивану III источниках про этот эпизод нет ни слова. Да и бросить наземь он мог только «басму» (золотую пластинку или фигурку), которой хан снабжал своих послов. Но «ярлык» был младшим школьникам понятней — у всех когда-то текли слюнки при виде дорогих какао и шоколада «Золотой ярлык».

И образ храброго царя так и вставал перед глазами. В общем, «Наша древняя столица», ставшая классикой детской литературы, воспроизводила легенду, которая должна была улучшить имидж государя.

В действительности все было прозаичнее и сложнее.

На реке Угра, соответственно, на противоположных берегах, два войска занимали позиции, не переходя к решительной битве. Великий князь Иван тянул переговоры, в ходе которых от него сперва требовали «встать у стремени» хана. А когда он, долго затягивая с ответом, наконец, отказался, тогда толком и не знали уже, чего потребовать.

В результате «стояния на Угре» Иван III сначала породил в сопернике сомнения, потом — неуверенность, а в конце концов, ордынские войска, потеряв остатки боевого духа, в смятении отступили. Хан Ахмат, от которого вела свою родословную великая русская поэтесса Анна Ахматова, вскоре пал жертвой заговора. Его прикончили свои же, о чем торопливо доложили русскому великому князю и были награждены.

Казалось бы — блестящая победа. Отвоеванная независимость. А если учесть, что Ахмат сговаривался о совместных действиях с литовским Казимиром, на Псков тем временем напал Ливонский орден, а внутри державы происходил мятеж, — то и чудо выдержки и политической тактики.

Но сегодня никто «стояние на Угре» победой как-то не считает.

Иван III остается самым недооцененным правителем Руси. У наших историков не принято петь дифирамбы его великой победе 1480 года.

У этого есть свои причины, и они лежат в плоскости PR.

Для того чтобы во всем разобраться, придется вникнуть в детали династической борьбы, которая велась в конце XV столетия. Тогда решалось, кому перейдет престол Русского государства: внуку Ивана III по линии первого брака Дмитрию или сыну от второго брака Василию.

Эта борьба и отражалась на страницах летописного свода 1497 года, создание которого на тот момент контролировалось сторонниками старшей линии. В результате в официальных источниках наследник Иван Молодой, отец Дмитрия, противопоставлялся самому Ивану III! Причем младший Иван представал образцом доблести, а великий князь обвинялся в нерешительности.

Историки должны доверять источникам. В глазах потомков великий князь предстал трусом.

Профессор Скрынников проанализировал, как это происходило. Он пишет: «Обращение к московскому летописному своду 1497 г. обнаруживает удивительные факты. После освобождения от татарщины Иван III находился на вершине славы. Составитель официальной московской летописи имел все основания для панегирика в его честь. Вместо этого он постарался выставить героем победы наследника и одновременно бросить тень на поведение монарха».

Книжники объяснили сложные маневры Ивана III как банальное отступление. В позднейших летописях Иван III окончательно превратился в «предателя христьянства». Он в тот период якобы даже не въезжал в Кремль, опасаясь расправы москвичей.

PR-обеспечение династической борьбы, которое осуществлялось в более позднее время, смикшировало роль Ивана III в великой победе, одержанной им над Ордой. Государь, который стряхнул ослабевшие узы татарского ига, в глазах историков предстал как минимум сомнительной фигурой. Восславлять его было как-то неудобно. Не герой, а трус, нерешительный военачальник, случайно, даже не победивший, а «пересидевший», точнее — перестоявший татар.

Посему потомкам его величие неизвестно.

Big is beauty

Еще до победы над татарами власть Ивана была огромна. Но это была его личная власть, державшаяся на его воле и разуме. Он по-прежнему назывался великим князем, а великих князей на Руси было много и до него.

Незадолго до начала его правления перестала существовать Восточная Римская империя — Второй Рим. Русь унаследовала от Константинополя православие. Она стала как бы его духовной наследницей. Но почему только духовной?

Иван хотел нового статуса для своей державы. Ну и для себя лично. Тут как раз выяснилось, что правопреемство от Царьграда можно устроить привычным для европейских государей способом — династическим браком.

Так Иван Васильевич женился на племяннице последнего византийского императора, убитого турками во время взятия Константинополя в 1453 году, — Софье Палеолог. Известно, что она славилась по всей Европе своей необычной полнотой, то есть, по московским представлениям того времени, была необыкновенно красива,.Но это для Ивана стояло на уже втором месте.

Главное – Иван становился наследником насильственно прерванной ветви Византийских императоров.

Женитьба на принцессе давала Ивану и всем его наследникам, единственным оставшимся православным государям, – исключительное право претендовать на всю территорию бывшей также православной Восточной Римской (Византийской) империи, как считалось тогда, «временно» захваченную нехристями.

Примерно так все при Иване III в Москве и было

«Очень приятно, царь»

В 1492 году московскому собору было подано сочинение «Изложение пасхалии» — похвальное слово Ивану III.

В этом же году Колумб открыл, кстати, Новый Свет, а у нас вот открыли новый Рим. В «Изложении пасхалии» впервые прозвучала идея «Москва — новый Рим». «Сам Бог поставил Ивана III — нового царя Константина новому граду Константину — Москве». Имелся в виду Константин Великий, основатель Восточной Римской империи, а формулировку дал церковный деятель Зосима.

Присутствие византийской царевны в Москве создавало новый политический контекст. Об этом свидетельствует «Сказание о князьях владимирских». В этом сочинении очень кстати появилась легенда об императоре Константине Мономахе, вручившем царские регалии — шапку Мономаха — внуку, русскому князю Владимиру Мономаху. Владимир-внук якобы разорял окрестности Константинополя. Императору пришлось снять с головы своей «венец царский» и послать внуку, чтобы весь православный люд стал под власть «нашего царства и твоего великого самодержавства великия Руси». То есть, получается, внучок у деда шапку отнял. Патетически настроенный автор сказания не уловил невольно возникшего здесь юмора.

Но в «Сказании» есть место и повеселее. Трудно удержаться, чтобы не передать (с неизбежными сокращениями) этот фрагмент. «В год 51 до Р. Х. Август, кесарь римский, пошел в Египет. И Бог вручил Египет и Клеопатру в руки Августу. Август же начал собирать дань со всей вселенной. Пруса, родича своего, послал на берега Вислы-реки. И жил Прус очень много лет, и с тех пор до нынешних времен зовется это место Прусской землей. Мужи новгородские призвали к себе из тамошних родов правителя. Они нашли там некоего князя по имени Рюрик, который был из римского рода Августа-царя».

Опаньки! Приехали… Род Ивана III, оказывается, идет от римских императоров. В те времена пиарщикам работать было проще, потому что ни Википедии, ни Компромата.ру, ни даже Одноклассников.ру не существовало. Посему доверия к слову было больше.

Новый политический контекст отражался не только в сказочных подробностях происхождения Ивана, но и в утверждении сложного и строгого церемониала, которым теперь управлялась вся придворная жизнь.

В частности, это отражалось в новых титулах.

«Иван III впервые отважился показать европейскому политическому миру притязательный титул государя всея Руси, прежде употреблявшийся лишь в домашнем обиходе, в актах внутреннего управления, и в договоре 1494 году даже заставил литовское правительство формально признать этот титул», — пишет Ключевский. В этом именовании заключалась целая политическая программа. Иван действительно считал себя государем всех русских земель. Хотя и Киев, и Смоленск тогда были под Литвой. Наиболее адекватно его аппетитам соответствовала бы карта Российской Империи образца 1913 года.

Московия усвоила имперское сознание.

Правильный титул московского государя теперь звучал так: «Иоанн, Божиею милостью государь всея Руси». А полностью так: «Государь всея Руси и великий князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Пермский, и Югорский, и Болгарский, и иных». Список иных княжеств и стран постоянно расширялся. В 1492 году Ивана просил о покровительстве грузинский правитель Александр, по-восточному подобострастно называя себя его холопом. В политический обиход вошло слово «царь». Сокращенная русская форма латинского «цезарь», «цесарь», или «кесарь», прижилась у нас так же, как в немецком языке — Kaiser. Случалось, великих князей так называли и ранее. Но на постоянной основе в последние 200 лет царями именовали преимущественно татарских ханов или византийских императоров. То есть тех, кому платят дань, а не тех, кто сам ее платит.

Ключевский в своих знаменитых лекциях повествует, как некий немецкий рыцарь Поппель, странствуя по отдаленным краям, каким-то образом попал в Москву. Вид столицы неведомого Московского государства поразил его. Потом Поппель рассказывал германскому императору Фридриху III, что за Польско-Литовской Русью есть еще другая Русь, Московская, не зависимая ни от Польши, ни от татар, государь которой будет посильнее и побогаче короля польского. Удивленный таким неожиданным известием, император просил у Ивана руки его дочери — правда, не для себя, а для племянника. А еще предлагал московскому князю королевский титул.

В ответ Иван велел сказать послу: «А что ты нам говорил о королевстве, то мы Божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы. Молим Бога, чтобы нам и детям нашим дал до века так быть, как мы теперь государи на своей земле, а поставления как прежде ни от кого не хотели, так и теперь не хотим».

Перевожу на простонародный современный язык: «Какой там, на фиг, Фридрих-тридрих?! Нас сам Бог напрямую назначил!»

Иван III теперь имел полное право считать себя единственным в мире православным и независимым государем, какими ранее были византийские императоры. С 1497 года гербом российской монархии стал византийский герб — двуглавый орел.

Таким образом глобальный PR-проект по присвоению византийского наследия был, в целом, завершен.

Постпиар Ивана III

В Москве нет памятника Ивану III. Нет его нигде в России, если не считать скульптуры царя в многофигурном памятнике «Тысячелетие России» в Новгороде Великом.

Том самом городе, по которому Иван неплохо, скажем так, прошелся.

Итак, памятника нет. А место для него есть.

Как страна нуждается в увековечивании памяти первого из своих великих государей, так и Лубянская площадь в Москве нуждается в монументальной доминанте. После того как оттуда убрали памятник Дзержинскому, весь архитектурный ансамбль знаменитой площади распался. Дзержинского, конечно, возвращать не надо, он свое отстоял.

А вот Иван III — это просто идеальный кандидат на пустующее место.

Прежде всего потому, что ни у кого из находящихся в здравом уме наш первый царь не вызовет отторжения — каких бы взглядов человек ни придерживался. Это консолидирующая общество фигура. Еще важнее то, что появление Ивана Васильевича в Москве станет актом по восстановлению исторической справедливости. Именно этот государственный деятель сделал Россию единой.

Но, конечно, нужно, чтобы скульптура была достойной, и хотя бы не уступала по своим художественным достоинствам «железному Феликсу».