В ЖЖ встречаются священники - и читать их интересно. Как правило, это батюшки из провинции. Их дневники роднит точность бытовых деталей, философский взгляд на вещи, возможность для читателя заглянуть в… Даже и не сформулируешь сразу, куда заглянуть. Наверное, их дневники имеют миссионерское значение, приближая паству к вере. «Как-то так», как принято выражаться в ЖЖ. Этот сайт - нечастый гость в нашей рубрике, но очерк alex_the_priest «Старые вещи» - настоящий изюм Сети.

Сколько себя помню, всегда в моей жизни присутствовал тревожный чемоданчик. Почему я называю его «тревожным»? Потому, что у отца, а он был человеком военным, чемоданчик именно так и назывался. Только мне, в отличие от папы, он был нужен, когда я уезжал в пионерский лагерь, и собирала мне его всякий раз моя мама, впрочем, как и папе.

Прошли годы, но мой детский чемоданчик сохранился, и потом, уже сам, будучи офицером, я использовал его по прямому назначению, в качестве «тревожного», укладывая в него вещи, согласно списку, утвержденного командиром части.

Все это было очень давно, уже выросло новое поколение, а я вышел из возраста военнообязанного, но «тревожный» чемоданчик цел. Правда тот старый, давно уже пылится в подвале. Выкинуть все рука не поднимается. Зато сейчас вместо него у меня старинный докторский саквояж.

Грешен, падок я на старые вещи, да и на все, что связано со стариной. Берешь древнюю монету, или какую-нибудь старинную вещицу, так даже что-то в душе трепетать начинает, сколько же людей ее в руках держало, и как давно это было, подумать страшно. Никого из тех, кому эта вещь была дорога, уже и на свете нет, а память их прикосновений хранит дошедший до нас артефакт.

Одно время даже, на археолога хотел пойти учиться, но спасибо маме, вовремя остановила. Моя мама человек практичный, и сходу, отметая всю эту профессиональную романтику, всякий раз расставляет ценностные приоритеты с точки зрения житейской целесообразности.

– На археологов, Саша, пускай учатся никчемные люди, и мыкаются потом всю жизнь по общежитиям, с зарплатой в 95 рэ. Запомни, ты мужик, и твоя задача семью кормить, а не по раскопкам мотаться, и жене твоей будет нужен муж, а не глиняные черепки.

Такие саквояжи, как у меня, в свое время носили участковые врачи, еще сам помню. Потом они исчезли. И только однажды, уже будучи взрослым, я видел старый потрудившийся саквояж в лавке у старьевщика, а мой саквояжик совершенно новый. Просто он много – много лет за ненадобностью валялся в кладовке у моего тестя, а я, на правах близкого родственника, его выпросил. Тесть, расчувствовавшись, мне вдобавок еще и плащ подарил. Плащ пятидесятых годов, в стиле макинтош, но смотрится, словно вчера пошили. Умели люди делать вещи.

Для приходского священника его тревожный чемоданчик, «тревожный» в полном смысле слова. Бывает, что на вызов бежать приходится не медля. Подрясник накинул, саквояж схватил, и вперед.

Только без содержимого чемоданчик, сам по себе, ничто, куда важнее то, чем его наполняют. Для любого батюшки, главное орудие труда – это его кадило. Без него и чувствуешь себя как-то неуверенно, словно охотник без ружья. Кадило должно быть и легким, и одновременно красивым. Конечно, самое простое, пошел в лавку и купил себе софринское, новое, блестящее. Только, по сравнению с теми старыми, это уже, как говорят немцы, эрзац-кадило. Что делать? Видеть-то я, конечно, в музеях видел те старые еще дореволюционные, да где же его такое возьмешь? И приходится брать, что дают. Блестело мое орудие, пока было новым, несколько дней, а потом, словно издеваясь надо мной, стало покрываться какими-то пятнами подло-зеленого цвета, и чтобы я уже с ним ни делал, как не пытался оттереть, но, в конце концов, пришлось смириться и отступить.

Ничего не поделаешь, китайский ширпотреб определяет стиль сегодняшний нашей жизни. Вот, и первое приобретение в храме – большая алюминиевая купель, красивая легкая, и все бы хорошо, но заклепки у нее, соединяющие саму купель с опорным основанием, выполнены почему-то из другого металла. И когда наливешь в нее воду, по всему баптистерию раздается такой треск, словно кто-то залег в купели и строчит из пулемета. А детки пугаются.

Тут, как-то, звонок, староста из соседнего прихода:

- Отче, я кое-что для тебя припасла, приезжай, не пожалеешь. Приезжаю, мне подают пакет, в нем сверток. Разворачиваю, кадило. Да какое, старинное белого металла, и в прекрасной сохранности. Мне оставалось его только почистить, да цепочки проревизировать. Это ведь только подумать, кадило из мельхиора, где бы я сегодня такое нашел?

– А вы-то где его взяли? - спрашиваю Марьиванну.

- В земле, представляешь, копали огород при церковном доме, и решили грядку на новое место перенести.

И видать, раньше в том месте еще никто не копал. Только на штык лопата углубилась, как тут же наткнулись на это кадило. Стали справки наводить, так старожилы говорят, будто батюшка, здешний, что в тридцатые годы служил, заранее прознал, когда его забирать станут, вот и прятал что мог. Может, если весь огород перекопать, то и чашу старинную найти можно.

Так появилось у меня в тревожном чемоданчике кадило, с которым служил мой далекий собрат, замученный в каком-нибудь концлагере, а может и сразу же, расстрелянный на полигоне в Бутово. В любом случае, он точно не вернулся, если так и осталось его кадило невостребованным в земле лежать. А мне с ним хорошо, возьмешь его за колечки, и словно чувствуешь тепло того, кто молился с ним раньше. Непередаваемое чувство, будто ты эстафетную палочку, из рук святого получил, а это обязывает.

Долгое время я не мог найти подходящего требника, это книжка такая, в которой собраны самые употребляемые молебствия, совершаемые священником. Посетовал об этом Петру Михайловичу, моему хорошему приятелю. Месяц спустя он мне говорит:

- Ты давно у меня дома не был, заходи в гости, я тебе кое-чего покажу.

Мне и невдомек, что он имеет в виду, о том нашем с ним разговоре я уже забыл. Захожу к Михалычу, а он подает мне книжку небольшого формата. Оказалось требник, еще времен Государя Александра Николаевича.

– Держи, подарок. Угодил?

Я тогда от радости, даже дар речи потерял, только и мог что отдельные звуки издавать.

- Угодил, Михалыч, такая вещь и в таком прекрасном состоянии, - знал старик, что люблю старинные вещи.

На самом деле, до сих пор я хожу по домам именно с этим требником, он прекрасно вписывается в наше время, только колесницы тогда еще не освящали, а зря, всегда надо делать поправку на технический прогресс. Я, вот, хоть и в деревне служу, а молитву на освящение космического корабля припас, на всякий случай.

Мой друг доволен, где он раздобыл такой раритет? Рассказывать не стал, улыбался только. Михалыч был моим другом, а поскольку он и годами ровнялся моему отцу, то я и относился к нему, как к отцу.

В свое время, я давно уже его приметил среди тех, кто молился в храме, потом настоятель пригласил Михалыча помогать в алтаре, а поскольку я тоже периодически алтарничал, то мы с Петром Михайловичем познакомились и сблизились. Он никогда не воспринимал нас и окружающий его мир с высоты своего возраста. Полный, небольшого роста, круглолицый, очень живой и подвижный, с неизменной заразительной улыбкой. Потом уже, после моего рукоположения, Михалыч стал моим первым помощником. Особенно ловко у него получалось решать вопросы с администрацией, ему как участнику войны, все чиновничьи кабинеты были открыты, и мы вовсю пользовались его авторитетом.

Он сам никогда не унывал, и мне всегда советовал:

- Отец, Александр, ни в какой ситуации, не отчаивайся, уповай на Христа и Пресвятую Богородицу, они-то уж точно в обиду не дадут. Поверь мне, я это наверняка знаю.

Михалыч родом с Западной Украины, когда их освободили в сорок четвертом, он мальчишкой попал на фронт. Сперва воевал в Прибалтике, а в конце войны входил в Норвегию. Про прибалтов он мне ничего не рассказывал, зато удалось немного выпытать из него про норвежцев. – Нет, норвежцы нас не любили, они никого не любили, ни нас, ни немцев. Да и кого любить, война, мы хоть от фашистов их освобождали, да сами на их землю пришли. Стрелять они в нас не стреляли, но, ты понимаешь, эти норвежские ребята и девочки, очень ловко умели кидать ножики. Они кидали ножики в наших солдатиков и убивали, хотя мы их не обижали. Не знаю, как бы сложилась моя дальнейшая судьба, если бы меня тогда не арестовали.

Особист, который вел допрос, по-моему, никак понять не мог, за что меня взяли. Он все расспрашивал, мол, в чем же ты провинился, а я и сам, хоть убей, не соображу. Правда, во время ареста у меня нашли две маленькие иконочки, мне их мама дала, когда на фронт уходил. Вот, особист и говорит:

- Знаешь, Петя, тебе сейчас лет десять лагерей светит, а за эти иконки тебе еще пяток накинут, так что подумай. Давай так, я их тебе отдаю, ты рвешь на моих глазах, и в протокол обыска мы про них ничего не вписываем. Это все, что я могу для тебя сделать, солдат. А у меня откуда-то такая внутренняя уверенность наступила, я ему и говорю. «Нет, гражданин капитан, рвать иконки я не буду, ты положи их в конвертик, а через полгода, когда выпускать меня станешь, ты мне их и вернешь». Тот только руками развел, мол, дурак ты, братец, я же тебе помочь хотел. И представь, какое же у него было лицо, когда именно через полгода, он возвращал мне мои иконы.

Время неумолимо, и разит точнее, чем ножики тех, норвежских ребят. Мой друг стал все реже и реже появляться в церкви. Ему и хочется придти на службу, а силенок нет, пройдет пару кварталов и назад. Один раз все-таки дошел, так два часа добирался. Когда мы с ним в последний раз виделись, он сказал:

- Я прожил долгую жизнь, вырастил детей, внуков, и все-таки, самое лучшее время, это годы здесь вместе с вами. Знаешь, я всю жизнь мечтал, чтобы меня позвали в алтарь, Господь меня услышал. Спасибо тебе за дружбу, мне всегда хотелось иметь другом священника. Ты меня любил, я знаю, - старик улыбнулся, - ты любишь «старые вещи».

Он себя плохо чувствовал, прилег на диван, а жена в это время читала вслух акафист «Слава Богу за все» на русском языке. Вдруг Михалыч произнес: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу», перекрестился, закрыл глаза и словно уснул. Отпевали его семь священников, и хоронили на старом кладбище. На каменном кресте по его просьбе выбита надпись: «Раб Божий Петр», и больше ничего. Да и зачем больше, Своих Господь и так знает.

Крест для своего «тревожного» чемоданчика, я искал целый год. Все-таки, крест в нем - самая важная составляющая, даже кадило, и то, может быть софринским, а вот крест не может. Он обязательно должен быть свидетелем непрерывающейся традиции от прошлых веков к сегодняшним. Тогдашнее желание найти настоящую древность превратилось в привычку, и до сих пор я никогда не пройду равнодушно мимо старинного креста.

Поначалу приходилось носить с собой маленький деревянный. Конечно, с деревянным проще, он и полегче, чем металлический, но зато, он и не такой весомый.

Однажды, позвали меня к старушке, лет восьмидесяти. Жила она одиноко в таком же старом доме с небольшим кусочком земли. Бабушке столько лет, а она до сих пор еще ни разу не исповедовалась. Прожитых лет много, и память великолепная.

– Ты, садись, садись, милок, в ногах правды нет, - увещает меня баба Аня, - разговор будет долгим.

И вот такая исповедь, длинною в жизнь. Она только выговаривалась больше часа, а потом мы с ней еще и беседовали. Наконец я собираюсь ее причастить, расставляю все необходимое, и старушка замечает мой деревянный крест. Бабушка разочарована:

– Крест-то у тебя, батюшка, уж больно простецкий.

– Какой есть, - отвечаю, - зато легкий.

– Нет, - протестует бабка, - для такого дела свой положу, чай не каждый день причащаюсь.

Она встает и ковыляет в соседнюю комнату. Через минуту бабушка возвращается с небольшим металлическим крестом в руках. Она кладет его рядом с Евангелием и готовится слушать молитвы. Читаю требник, а сам все поглядываю на этот самый крест, и, кажется мне, что нет такого другого, который мог бы сравниться с этим красотой и совершенством форм. Старинная отливка восьмиконечного креста. Эх, вот бы мне такой, для полноты счастья.

- Матушка, откуда у тебя такой замечательный крест?

– Так, из земли выкопала, копалась в огороде и нашла.

Ее дом находился совсем недалеко от церкви, а церковь традиционно стоит на одном и том же месте, уже, почитай, с 16 века. Потому здесь очень часто происходят такие находки. Со мной знакомая разговаривала, наш местный краевед, и вспоминала, как еще в сороковые годы ее отец решил выкопать под полом на кухне погреб. Свой дом, а погреба нет. Стал тогда отец копать и наткнулся на старинный гроб – колоду. Он колоду открыл, а в ней девица с косой в узорчатом кокошнике.

– Отец, - рассказывала она, - не стал дальше копать, закрыл колоду и снова ее землей засыпал. Так мы и продолжали жить без погреба.

Уже уходя, я вдруг осмелился и дерзнул предложить:

- Матушка, продай мне этот крест, мне он нужнее. Я тебе хорошие деньги дам.

Но только, делая такое предложение, не учел я, что рядом с бабкиным домом не только церковь, но еще и рынок, на котором она просидела полжизни.

– Чиво-о-о!? – взрывается старушка, - ты понимаешь, что говоришь? Продать ему мой крест, нет, вы слыхали!? – она ищет поддержки у невидимых свидетелей. – А ну ка, пошел, пошел отсюда, - не унимается причастница.

Разумеется, я ушел, мало ли, вдруг с ней сейчас чего случится, и оправдывайся потом, что ты не Раскольников. Но это я сейчас шучу, а в ту минуту мне было не до смеха. Я действительно обиделся. Ну, не хочешь продавать, так откажи и все, а обижать-то меня зачем.

– Ладно, думаю, бабушка, помирать станешь, я к тебе не приду.

На следующий же день захожу в храм и вижу. На подоконнике возле канона, куда родственники обычно выкладывают оставшиеся после своих усопших старые книги и бумажные иконки, стоит металлический крест. Формой этот крест очень походил на тот, бабкин, только размером раза в полтора больше. И сразу же мысль: «Вот он твой крест. Ты хотел его иметь? Пожалуйста, только на бабку не обижайся, пускай то, что ее останется с ней».

Держу крест в руках, любуюсь им, и чувствую, как меня начинает накрывать волна раскаяния за вчерашние мысли и обиду.

– Прости меня, Господи, я все понял. Пускай, для меня это будет уроком.

С того дня прошло, может, полгода, и с моей обидчицей случилась беда. Человек старенький, слабый, где-то силенки не рассчитала, перетрудилась, и видать, случился с ней удар. Она упала, потеряв сознание, и пролежала так на полу несколько дней. Позвать на помощь она не могла, а входная дверь у нее оставалась закрытой. Соседи, проходя мимо, иногда было дергали дверь за ручку, да, видя, что заперто, шли дальше. Бабка-то слышала, что соседи шумят, а сил крикнуть не было. И только на четвертый день соседи забили тревогу, выставили стекло в окошке и забросили в дом мальчонку лет десяти, тот и открыл дверь изнутри. Приезжала скорая, и старушку даже возили в больницу, но помочь уже не смогли. Стараниями врачей лишь отсрочили ее кончину на несколько месяцев. Как не пытаются ученые, но лекарства от старости еще не придумали.

После службы ко мне подходит все тот же юноша, что когда-то водил меня к бабе Ане.

– Бабушка, очень плохая, глядишь, скоро кончится. Зовет тебя напоследок, покаяться хочет.

Я понимаю, что и нужно бы навестить человека, только заявок к больным в те дни было очень много. Потому и, расспросив парня о состоянии его соседки, решил навестить ее дня через три – четыре, или в противном случае, предложил пригласить другого батюшку.

Проходит еще дня два, и вновь встречаю того же молодого человека:

- Батюшка, она другого не хочет, и говорит, что знает, почему ты не идешь. Просит передать, мол, готова отдать тебе крест.

Я как услышал, так и понял, что идти нужно немедленно, ведь бабка, поди, думает, что я на нее в обиде.

В этот же день я уже был у нее. Бабушка лежала в постели и действительно была очень плоха.

– Батюшка, я покаяться хочу, мне очень жаль, что я тогда на тебя накричала и прогнала, ты уж прости меня, старую. Это не по злобе, это по привычке.

После того, как я ее причастил, бабушка берет со стула, что стоит рядом, крест, и подает его мне.

– Возьми, действительно, тебе он нужнее.

Я взял его в руки, поцеловал и вернул:

- Нет, матушка, не возьму, это твой крест, и пускай он останется с тобой.

– Я все одно уже ухожу, батюшка, и хочу отдать его тебе, на память.

– Тогда завещай его мне.

Так и решили.

Прошло еще несколько месяцев, за то время меня перевели уже на другое место служения. И вот однажды вижу, как в храм заходит тот самый юноша, и сразу понимаю зачем. Он просит благословения и передает мне небольшой бумажный конверт из коричневой плотной бумаги.

Я беру конверт и достаю из него содержимое. И вот у меня на ладони тот самый крест, о котором мечтал когда-то, он лежит и приятно холодит руку. Наконец, крест стал моим, но только радости от этого я почему-то совсем не испытывал.


Автор - священник Русской Православной Церкви.