ПИСУЧИЙ АВТОР-СТРОЧКОГОН ОТРАВИЛСЯ ЛИТЕРАТУРНЫМ ДЕНАТУРАТОМ



Когда-то давно, в пору студенческой юности, мой друг в университетской столовой, восторженно-придурковато потребляя недоочищенный и недожаренный картофель, сказал странную фразу: «Общепит – это ужасно, но ЭТО-ТО и прекрасно!» Годы прошли – эпоха не минула. Своеобразная эстетика безобразного воцарилась в отмирающих тканях русских драгметаллических веков поэзий, правратившись просто в «драг», без металлического привкуса. Постмодернизм (посленовое, если дословно переводить и понимать) стал той самой недоочищенной полусырой картошкой: прекрасной тем, что она ужасна.



Воинствующая литературная «антикулинария» смела с палубы корабля современности все рецепты и справочники по искусству готовить книги. Она и слышать не хочет о явлении «психиатрической гигиены» - подобной гигиене физиологической, когда болезнями чревато поедание всякой гнили и грязи. На этом фоне сложил шматки своих путаных мыслей на прокопченную сковороду маргинального издательства господин Сорокин…



Что не успел пропить Сорокин?



И горячие сторонники, и убежденные противники Сорокина сходятся, пожалуй, только в одном: в том, что выход книги «Голубое сало» подходит под разряд «нечто». Сорокин – автор плодовитый, но куда-то в тину времени валятся сегодня без особого девятидневного и сорокодневного помина его «Лед» и «День опричника», «Настя» и «Лошадиный Суп», «Сахарное воскресенье» и «Аварон», «Первый субботник» и «Очередь» и «Тридцатая любовь Марины» и «Concretные» и «Сердца четырех»… Писучий автор-строчкогон валил и валил из ночного горшка своих галлюцинаций на книжные прилавки, теряясь в сортирной вони общей псевдолитературной подборки, и никто не бежал с мешками хлорки для дезинфицирования потемневших от мозговой слизи полок книгопродавчества.

Повезло Сорокину только однажды – и то давно. В тот день он набрел на свою золотую жилу – на свое «голубое сало». В нем, как это не странно, в силу каких-то случайных ракурсов литературного зеркала, вращаемого рукой пьяного автора, вдруг сполохом отразилась эпоха позднего распада, смердящего уже разложения, так разительно отличающаяся от декадентского ароматизированного, сладковато-трупного начального этапа тления литературного «тела».

У Сорокина проглядывают несколько базовых идей, у «Голубого сала» есть свои политруки и комиссары в мире социальном. Бред - не просто нагромождение причудливых, явленных «белочкой» картин. Он имеет определенную направленность, как имеет направленность компьютерный вирус, поражающий базовую программу.

«Голубое сало» - это законное дитя идеи вседозволенности, рожденное в брачном союзе хаоса и энтропии. Здесь вседозволенность, как базовая норма бытия, уже устала от себя самой, измучилась, угла себе не находит. За стадией раскованности следует похмелье. Наступает поздний период токсикоза свободой, когда «освобожденные» от всех «условностей» цивилизационных тысячелетий недочеловеки напоминают уже не веселых «поддатых», а утративших координацию движений эфирных зомби…

Начинали - веселились, подсчитали - отравились. Маргинальность стала своей противоположностью - маргиналов стало так много, что именно нормальный человек со здоровым, ясным без отклонений кажется сегодня маргиналом. Издательство печатающее Сорокина - массовое, раскрученное, вполне коммерчески влитое в жизнь, с хорошими оборотами - из особого постмодернистского кокетства называет себя Ad Marginem!

Сиречь - «из маргинального», «из отвергнутого». И это при его навязчивой рекламе и при его многотысячных тиражах! Ничего себе, изгои! Кто же тогда провинциальные авторы-патриоты, издающие за свой счет в картонной обложке книги по 50 экземпляров?! Видимо, не маргиналы они - ведь маргиналам обещаны гонорары в крутом Ad Marginem…

Сорокин отравился литературным денатуратом сам, а теперь потчует им всех желающих. Из зомбированной вседозволенности вырастает в «Голубом сале» ленивая неряшливость, переходящая то во всеядную животность, то в старчески-слабоумную неопрятность. Здесь распадается всё: законы построения сюжетности, критерии правды и правдоподобия, причинно-следственные связи, анахронизмы путаются с нелепыми неологизмами, смешиваются стили и жанры, нет различения добра и зла, не выявлены интересы и пристрастия персонажей и т.п.

Если внимательно прочитать «Голубое сало» от начала до конца – станет совершенно очевидно, что именно так описывал бы пропитой бомж сложный опыт в лаборатории академика, где ему случайно удалось стать свидетелем.

Духовный мир Сорокина – это дом алкоголика, где вповалку, в хаосе и грязи, заляпанные жирными пальцами, валяются вещи прежних эпох. Ещё не пропитые по каким-то причинам, но уже ни чем не дорогие хозяину, утратившему способность вообще отличать дом от подъезда, двора или подворотни. Здесь, в квартире с пятнами на обоях, оконтуривающими бывшую, уже вынесенную мебель, мы найдем открытки и фотографии прежних этапов житейского пути опустившегося человека. При этом автор явно мнит себя литературным Фукуямой (тот провозгласил конец истории, если кто забыл) – прямо свидетельствует его напыщенное заявление «Интерфаксу»: «Мой роман написан по поводу гибели русской литературы». Иначе говоря, были там какие-то Ломоносов, Пушкин, Есенин, Шолохов, Рубцов – но все кончается не на них, а на Сорокине!



Не порно, но топорно



Порнография, за которого таскали по судам Сорокина, и Сорокин сам других таскал по тем же судам – далеко не самая яркая и отличительная черта «Голубого сала». Те, кто называет «порнографическим» эмоционально-бедное и чувственно-бледное произведение Сорокина, либо делают ему рекламу, либо просто не поняли «Голубого сала», не прочитали его до конца.

В смысле эротическом поживится «любителям клубнички» там особенно нечем. Сцены Сорокина не просто гнусны, они бесчувственно-гнусны, как придорожно-разлагающаяся падаль, которая и голодного не соблазнит её сварить… Роман «Голубое сало» содержит только две постельные сцены. При этом постельными их можно назвать весьма условно – скорее, это сцены из свинарника Оруэлла, где скот наделен некоторыми (при чем не главными) чертами человеческого мышления. Литературный слог Сорокина на самом деле лишен потенции, его страсти надуманны и натужны, как соитие французских бульдожков, не умеющих размножатся без помощи хозяев.

Нет, не порнографией опасен для новых поколений писатель Сорокин, не извращенно-вымученной больной фантазией садиста и импотента. Сорокин – информационный вирус. Он призван взломать определенного рода антивирусные программы и иммунные системы мозга, совместить несовместимое во имя абсурда.

Авторы пишут только те книги, которые кроме них никто не читает. Все остальные книги пишет не автор, а читатели. Заказчики и потребители. Книги пишет общество, которое их покупает – и пишет их, естественно, в полной зависимости от уровня разжижения собственных мозгов и от степени деградации массовой личности. Сорокин – это лишь обслуживающий персонал в той палате номер шестьсот шестьдесят шесть, в которую превратилась часть читающего российского общества.

Сорокин и вправду мнит себя могильщиком русской и мировой литературы. Походя создавал он постмодернистскую «липу» под романы прошлого века (псевдоДостоевский), и псевдопролетарское искусство (псевдоПлатонов) и ряд других (клоны Ахматовой, Набокова и др.).

И весь этот ряд, который подражатель-пересмешник Сорокин, по его мнению, превзошел, завершает достойная нашего смутного времени памятка об абсолюте ельцинизма – некоей тинктуре, панацее, темно-знахарской припарке ельцинского времени – «голубом сале». Надо отдать должное бизнесмену от литературы Сорокину – на гноище современности он сумел найти нужную ему субстанцию. Но что нам до него? Предоставим мертвым в порнографических саванах хоронить своих разлагающихся мертвецов…