Вышла самая неожиданная книга года - «Негодяи и гении PR. От Рюрика до Ивана III Грозного». Ее автор Владимир Мединский (он написал и ставшую знаменитой книгу «Мифы о России») доказывает, что пиар на Руси - не новое слово. То есть как раз слово-то в ходу лишь лет 15, а вот связями с общественностью наши предки успешно занимались еще 1000 лет назад. Новая серия Мединского так и называется - «1000 лет русского PR».

В нашем распоряжении оказались материалы второго тома этой серии (первый уже можно купить в «Библио-Глобусе», «Москве», Доме книги на Новом Арбате и других магазинах страны). Публикуем отрывки из эссе про Ивана Грозного - не III, а IV. Иванов Грозных, как известно читателю «Негодяев и гениев PR», среди русских царей было два… И если в первом томе серии прославляется Иван III, то во втором - разъясняется Иван IV.

В голове Ивана Грозного

Иван легко проливал кровь. Он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевшего стать перед ним на колена, рассказывает Василий Ключевский. Но делал все это царь не просто так, а с глубоким смыслом.

«В новейшей литературе, посвященной семиотическим аспектам сакрализации монарха в России, содержится утверждение, согласно которому Московская Русь вырабатывает особую теорию царской харизмы как личного дара, - пишет профессор Андрей Каравашкин. А если вы чего-то не поняли в словах профессора, просто читайте дальше. - Речь идет об абсолютизации роли отдельного монарха, служащего живым воплощением богоизбранности. Логическим развитием этой концепции становится деспотическая модель царской харизматичности. Ее якобы предложил в XVI веке Иван Грозный».

«Азбука социального психолога-практика» дает такое определение харизме: от греческого «подарок» - признание за личностью набора таких свойств, черт и качеств, которые обеспечивают преклонение перед ней ее последователей. У энциклопедии «Религия» несколько иная трактовка. Харизма («божественный дар, благодать, милость») - наделенность какого-либо лица свойствами исключительности, сверхъестественности, непогрешимости или святости. Качество традиционно полагается не столько приобретаемым, сколько даруемым природой либо мистическими силами. У Макса Вебера харизматическое господство базируется на аффективном типе социального действия и предполагает авторитет харизматического лидера, постоянно вынужденного заботиться о своей харизме.

Грозный и заботился. В голове у него сложилась сложная система. Во-первых, это была мистическая убежденность в собственной богоизбранности. Во-вторых, личная склонность к насилию. И, наконец, в-третьих, в голове Ивана Грозного роились планы практических действий для поддержания своей харизмы. То есть божественного дара непогрешимости и святости.

На Руси помазанником Божиим был представитель исключительного рода, само происхождение которого связано с тайными судьбами всего мира. Напомним, «Рюриковичи воспринимались как последняя и единственно законная монархическая династия, родоначальник которой, Август, жил во времена боговоплощения и правил в ту эпоху, когда Господь в римскую власть написася, то есть был внесен в перепись населения как римский подданный» (Каравашкин).

Неуничтожимое Ромейское царство накануне Страшного Суда вместила в себя Святая Русь. Ее государь должен подготовить свой народ к тому моменту, когда он вступит в Небесный Иерусалим. В Степенной книге - важнейшем документе эпохи Грозного - история рода Рюриковичей уподоблялась лестнице с золотыми ступенями, ведущей на небо.

Иван решил, что пришли.

7077 год от сотворения мира - то есть 1569-й - считался книжниками одной из наиболее вероятных дат Страшного Суда. (К счастью, ближайший такой неприятный с точки зрения нумерологии год будет не очень скоро - в 2269-м. 7777 год от сотворения мира… Бррр.)

Ну а дальше все ясно. Мир во зле лежит. Человек грехом осквернен. Царь становится исполнителем казней Божиих. Наказывая подданных, он спасает их от огня будущего. «Цель царя, таким образом, состояла, согласно учению Грозного, в том, чтобы вывести человека из-под ига дьявольских сил, наказать непокорных и сделать подданных причастниками Небесного Царства» - утверждает Каравашкин. Учение Грозного не сулило его подданным ничего приятного. Во всяком случае, в этой жизни.

Если бы знаменитый писатель-фантаст Герберт Уэллс встречался не с Лениным, а с Грозным, он бы назвал его «кремлевским Кафкой».

Черпать вдохновение для своих умопостроений Грозный мог у другого писателя. Тогда в Москве трудился тоже по-своему знаменитый, то есть имевший широкую известность в узких кругах писатель Ермолай-Еразм. Он же Ермолай Прегрешный, протопоп кремлевского собора Спаса на Бору и автор смутно памятной бывшим студентам филфаков «Повести о Петре и Февронии». В сочинениях Ермолая-Еразма была сформулирована та же мысль: царь должен не только непреклонно карать грешников, но и думать о душеспасительной миссии своей власти.

Грубо говоря, казнить не просто так, а с глубоким смыслом и во имя святого дела: «Посылает убо Бог скорбь не во вражду, но приводя к очищению». А далее Ермолай-Еразм обращается, по-видимому, прямо к царю: «Бог же милостив, превратит праведный Его гнев на милость и воздаст ти на вся твоя враги одоление». «Царь, Божий избранник, мыслился на Руси потенциальным страстотерпцем или даже мучеником за веру. Он должен пожертвовать собой и, стяжав венец жизни вечной, облагодетельствовать, таким образом, своих подданных», - пишет Каравашкин.

Нам такая логика кажется дикой. Но мы и не цари. И еще нам трудно проникнуть в насквозь пропитанное религиозностью сознание средневекового человека, омраченное к тому же ожиданием близкого Страшного Суда. Потому-то все эти достаточно сложные построения представляются нам просто оправданием репрессий и террора. И еще - самооправданием. И кажется нам, что Иван Васильевич Грозный запиарил себе мозги как Родион Романович Раскольников.

«А что, по множеству беззаконий моих, Божию гневу распростершуся, изгнан есмь от бояр, самоволства их ради, от своего достояния, и скитаюся по странам»… Эти самоуничижительные слова царя из его духовной грамоты, то есть завещания, не обязательно надо воспринимать как раскаяние за совершенные злодеяния. Тут то самое унижение, что паче гордости.

Грозный принимал на себя грехи своих подданных, готов был расплачиваться за них на Страшном Суде и даже готов был пожертвовать личным спасением ради своего царства. Жертва царя а том, что мера его личной ответственности пред Богом, согласно воззрениям Грозного, значительно выше, чем у любого его подданного! Но и каждый холоп, каждый раб обязан приготовиться к добровольному мученичеству - царствия ради, во имя сохранения установленного порядка.

«Исключительность фигуры царя, ее одиночество и трагизм - вот то, что открылось Грозному с высоты его положения. Так возникает концепция, согласно которой царь становится мучителем во имя царства. Как человек глубоко религиозный и богословски образованный, Грозный не мог, да и не хотел возлагать ответственность за это мучительство на Бога. Царь прекрасно понимал, что Всевышний не причастен ко злу, источник последнего - в греховной воле тварных существ», - пишет Андрей Каравашкин.

Говорил Вебер, что харизматическое господство базируется на аффективном типе социального действия? Харизматик Грозный постоянно действовал в состоянии аффекта.

Н.Неврев. Василиса Мелентьева и Иван Грозный

«Порты» Ивана и «шапка» на голове у Ивана

«Поведение самодержца и его ближайшего окружения само по себе стало эталоном религиозного благочестия, - отмечает профессор Руслан Скрынников. - Никакие преступления и грехи не могли поколебать репутацию Грозного как великого и благочестивейшего государя». Скажем, Стоглавый собор 1551 года принял все решения, предложенные светской властью, словно это царь был главной русской церкви.

Ивана короновали на царство в 16 лет, и поначалу это просто символизировало конец боярской опеки. Но вот Московское государство осуществило крупнейшие завоевания на Востоке. Победы были одержаны над иноверцами, магометанами. Предсказание о превращении России в новое «Ромейское царство» - оплот истинной христианской веры во Вселенной - сбывалось не глазах. Иван IV счел необходимым укрепить принятие царского титула соборным письменным благословением греческих святителей со вселенским патриархом константинопольским во главе. В 1561 году патриарх известил Ивана, что вселенский собор признает законность его царского титула.

От Пруса, брата кесаря Августа, четырнадцатое колено - великий государь Рюрик. А русский царь - прямой его потомок. Эта официозная легенда имела прикладное значение. «Московская дипломатия делала из этого сказания практическое употребление: в 1563 году бояре царя Ивана, оправдывая его царский титул в переговорах с польскими послами, приводили словами летописи эту самую генеалогию московских Рюриковичей», - писал Ключевский. Но польза от родства с древнеримским императором отнюдь не сводилась к тому, чтобы иметь возможность дергать поляков за их длинные носы. То есть легенда имела не только практическое значение.

Мировая политическая система представлялась в Средние века в виде империи со своей иерархией. «Королевства и княжества, составлявшие эту иерархию, занимали разные ее ступени, - пишет Скрынников. - Принадлежность к единой христианской империи определяла харизматический характер власти монархов, нередко подкреплявшийся ссылкой на некое символическое родство с императорской фамилией». Царский титул в глазах русских означал, что наша православная держава стоит выше любого католического или протестантского - не истинно христианского, - королевства и княжества. Грозный не стремился к мировой гегемонии, но пренебрежительно отзывался о польских «выборных» королях, шведской династии, английской королеве.

Естественно, католики с протестантами видели ситуацию совершенно иначе. Но в их схизматических головах сидела та же концепция мировой империи, части которой иерархически выстроены. И просто наличие другого - православного - видения многое меняло.

Конечно, московиты неправы, считали на Западе. А вдруг правы?

Легенда о царском происхождении подкреплялась легендой о царских регалиях. Пропитанному религиозным, мистическим символизмом сознанию средневекового человека требовались вещественные доказательства сакральности. Скрынников утверждает, что новые царские регалии были изготовлены при Грозном в художественных мастерских Кремля. Там же была перелицована и «шапка Мономаха».
Снова мы, как и в первом томе «Негодяев и гениев», обращаемся к этой шапке. Нам важно знать истину - чтобы понять, как она препарировалась в нужных целях.

Историю короны русских царей традиционно связывают с историей «шапки золотой», принадлежавшей московским князьям. Уже Иван Калита завещал наследнику парадные одежды («порты») - кафтан, расшитый жемчугом, и «шапку золотую». Через несколько поколений московских князей Василий II завещал Ивану III крест Петра чудотворца и шапку, которую он почему-то золотой не назвал. Иван III благословил Василия III крестом Петра, но вообще ни слова не упомянул о «шапке». Завещание Василия III не сохранилось, но при этом известно, что короной ему служила «шапка Мономаха». Австрийский посол сообщал, что она была нарядно убрана золотыми бляшками, которые извивались змейками. Вероятно, раньше ее украшали какие-то подвески, которых теперь нет. Хранящаяся в Оружейной палате корона иосковских государей носит следы многократных переделок. Древнейшая ее часть состоит из 8 золотых пластин восточной работы, украшенных тончайшим тканым узором с зернью.

Легенда о византийском происхождении царской короны получила официальное признание именно при Иване IV. В своем завещании царь благословил наследника шапкой Мономаха, присланной византийским царем Константином из Царьграда.

В московской летописи, составленной при Грозном, повествуется, что царь греческий Константин Мономах отправил в Киев русскому великому князю Владимиру Мономаху крест из животворящего древа и царский венец со своей головы - мономахову шапку, - с сердоликовой чашей, из которой Август, царь римский, веселился, и с золотою цепью. Владимир якобы был венчан этим венцом и стал зваться Мономахом, боговенчанным царем Великой Руси. Оттоле, заканчивается рассказ, тем царским венцом венчаются все великие князи.

Понятно, что очередное обращение к теме шапки было вызвано венчанием Ивана IV на царство, когда были приняты титулы царя и самодержца (они были в ходу еще и при Иване III - но как бы в виде пробы и лишь в некоторых, преимущественно дипломатических, актах). Основная мысль нового московского официоза была такой: значение московских государей основано на сложившемся еще в XII веке совместном правлении греческих и русских самодержцев над всем православным миром. «Московскому акту 1547 года в Кремле придавали значение вселенского церковного деяния, - подчеркивает Ключевский. - В Москве чувствовали, что значительно выросли, и искали исторической и даже богословской мерки для определения своего роста. Все это вело к попытке вникнуть в сущность верховной власти, в ее основания, происхождение и назначение. Увидев себя в новом положении, московский государь хотел поставить свою власть на более возвышенное основание, освободить ее от всякого земного юридического источника».

Богоизбранность – вот он, поистине неиссякаемый источник харизматичности! Конституция – конечно, хорошо, но надежнее президентскую клятву произносить над Евангелием.


Г.Седов. Иван Грозный любуется на Василису Мелентьеву

Переписка Сталина и Власова

«Если же ты праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни?» - писал Грозный беглому боярину Андрею Курбскому.

Фигасе заявочка! Царь пеняет князю, что тот, не желая, чтобы его казнили, убежал в Литву. Или Иван Васильевич неловко выразился? Да нет.

Он приводит Кубскому в пример его слугу - «Как же ты не стыдишься раба своего Васьки Шибанова?», - вынесшего за своего господина ужасные мучения и воспетого за то Алексеем Константиновичем Толстым. Правда, героическая баллада Толстого появилась три века спустя, а пока царь разражается уничижительно-патетическим пассажем: «Ты же не захотел сравняться с ним в благочестии: погубил не только свою душу, но и душу своих предков. Ибо по Божьему изволению Бог отдал их души под власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили до своей смерти и завещали вам, своим детям, служить детям и внукам нашего деда».

Выше мы говорили о том, что происходило в голове у Грозного. Вот это и происходило.

Переписка Грозного с Курбским (а, точнее, Курбского с Грозным, потому что первым написал бывший лучший, но опальный князь) - один из самых ярких памятников литературы XVI века. К сожалению, в переводе на современный русский язык во многом теряется страстность этих посланий и слишком уж выпуклым становится их юмор. И царь Иван, и князь Андрей были остры на язык и, надо думать, во времена, когда они были лучшими друзьями, немало веселили друг друга.

Вот Курбский пишет про свой род: «И твоя царская высота добре веси от летописцов руских, иже тое пленицы княжата не обыкли тела своего ясти и крове братии своей пити, яко есть некоторым издавна обычай». В переводе тоже здорово, но что-то не то: «И ты, великий царь, прекрасно знаешь из летописей русских, что князья того рода не привыкли тело собственное терзать и кровь братии своей пить, как у некоторых вошло в обычай».

Грозный по своим литературным талантам Курбскому ничуть не уступал. Ключевский, который вообще-то не любил и не ценил этого государя, тут не может удержаться: «О чем бы он ни размышлял, он подгонял, подзадоривал свою мысль страстью. С помощью такого самовнушения он был способен разгорячить свою голову до отважных и высоких помыслов, раскалить свою речь до блестящего красноречия, и тогда с его языка или из-под его пера, как от горячего железа под молотком кузнеца, сыпались искры острот, колкие насмешки, меткие словца, неожиданные обороты. Иван - один из лучших московских ораторов и писателей XVI века, потому что это был самый раздраженный москвич того времени».

«Писание твое принято и прочитано внимательно, - отвечал Грозный. - А так как змеиный яд ты спрятал под языком своим, поэтому, хотя письмо твое по замыслу твоему и наполнено медом и сотами, но на вкус оно горше полыни; как сказал пророк: «Слова их мягче елея, но подобны они стрелам». Так ли привык ты, будучи христианином, служить христианскому государю? Так ли следует воздавать честь владыке, от Бога данному, как делаешь ты, изрыгая яд, подобно бесу?.. Что ты, собака, совершив такое злодейство, пишешь и жалуешься! Чему подобен твой совет, смердящий гнуснее кала?» (На русском языке XVI столетия это выглядит так: «И тако ли убо честь подобная воздаяти от бога данному владыце, яко же бесовским обычаем яд отрыгаеши?.. Что же, собака, и пишешь и болезнуеши, совершив такую злобу? К чесому убо совет твои подобен будет, паче кала смердяй?..»)

Его корреспонденту после эдаких словес оставалось пойти намылить веревку - и повеситься. Но, конечно, целью Ивана было не доведение до самоубийства своего бывшего сердечного друга, а ныне – заклятого врага. Но что именно?

Тут, простите, небольшое отступление… «Писание твое принято и прочитано внимательно». «- Ваш роман прочитали, - заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру». Правда, по тональности похоже? Михаил Булгаков не мог не быть знакомым с перепиской Курбского и Грозного. В 1935 году на волне повышенного внимания к личности Ивана IV - при Сталине предпринималась попытка его реабилитации - он написал комедию «Иван Васильевич». Мы ее хорошо знаем по экранизации - фильму Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Фразы Грозного словно взяты из писем к Курбскому. «Ой, не лги! Царю лжешь! Не человечьим хотением, но Божиим соизволением царь есмь!» «Ловят? Как поймают, Якина на кол посадить. Это первое дело...» «Бориса на царство?.. Так он, лукавый, презлым заплатил царю за предобрейшее!.. Сам хотел царствовати и всем владети!.. Повинен смерти!» «Пес смердящий! Какое житие?! Ты посмотри на себя! О, зол муж! Дьявол научиши тя долгому спанию, по сне зиянию, главоболию с похмелья и другим злостям неизмерным и неисповедимым!..» Впрочем, последняя реплика во всенародно любимый фильм уже не вошла. Слишком сложно.

Итак, что двигало пером Ивана?

С мотивами Курбского все ясно. Он не просто бежал от жестокого тирана за границу, он перешел к врагу и потом достаточно успешно воевал против русских. Это генерал Власов XVI века, даже хуже. Еще и через сто лет польские хронисты считали предательство Курбского большой удачей для короны: «Он был поистине великим человеком. Во-первых, великим по своему происхождению, ибо был в свойстве с московским князем Иоанном. Во-вторых, великим по должности, так как был высшим военачальником в Московии. В-третьих, великим по доблести, потому что одержал такое множество побед. В-четвертых, великим по своей счастливой судьбе: ведь его, изгнанника и беглеца, с такими почестями принял король Август. Он обладал и великим умом, ибо за короткое время, будучи уже в преклонных годах, выучил в королевстве латинский язык, с которым дотоле был незнаком».

Перебежчиков на Западе всегда использовали во все дыры. Еще в недавние советские времена эмигранты-интеллектуалы довольно быстро оказывались на «Голосе Америки» или на «Радио свобода». Может, Курбский и сам хотел написать царю, но то, что ему подсказали это сделать, - точно. Почему-то в литературе никогда не обсуждалась возможность, что над письмами Грозному (да и над собственными эпистолами царя) работал не один человек, а целый коллектив авторов.
Это, кстати, хорошая тема для докторской. Наиболее значительным сочинением Курбского считается памфлет «История о великом князе Московском», собравшая всю аргументацию из его писем. Существует мнение, что она написана во время бескоролевья в Речи Посполитой с целью дискредитировать претендовавшего на польскую корону русского царя. Есть также предположение, что это сочинение было просто подписано именем Курбского – как наиболее авторитетного на тот момент кремленолога.

Целью было не позлить самодержца, а обеспечить распространение копий этих посланий среди избранной публики – за рубежом и, по возможности, в России. Это же такой лакомый кусочек для внешнеполитической пропаганды: ближайший соратник, т.е. источник, заслуживающий полного доверия, обличает своего недавнего патрона во всех смертных грехах. О грехах - чуть ниже.

Курбский отправил три письма, Грозный - два. Итак, зачем Ивану было ввязываться в переписку? Как ни странно, истинные адресаты его посланий были те же, что у Курбского. А именно, зарубежные элиты и элита собственная, московская.

Уж если его избранным подданным попадет письмо диссидента, то и до ответа они доберутся. Кстати, Грозный не мог видеть ничего дурного, если с его письмами ознакомятся в его собственном государстве: они являли манифест самодержавной власти. Царь в таком эпистолярном формате высказывался по принципиальным вопросам. Он ни на миг не сомневался, что Курбский будет показывать отправленные ему из Москвы послания своим новым хозяевам. «Врагу христианства», как их мимоходом пнул царь в одном из двух своих писем.

Бывшие друзья хорошо знали друг друга, и если Иван хотел довести Андрея до петли, то тот его, похоже, - до инсульта.

«Широковещательное и многошумное послание твое получил, - писал Курбский, дождавшись ответа от царя. - И понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто. Таковое бы не только царю, столь великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину не подобает, а особенно потому, что из многих священных книг нахватано, как видно, со многой яростью и злобой, не строчками и не стихами, а сверх меры многословно и пустозвонно, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями!»

Между прочим, несмотря на кажущуюся импульсивность этих посланий и несмотря на то, что было всего пять писем, история с ними длилась годами. Это была своего рода шахматная партия, которую играли по переписке. Каждое слово взвешивалось. При этом соперники обвиняли друг друга в пустозвонстве. Лучшие наши историки чувствовали, что здесь что-то не то.

«Какая хаотическая память, набитая набором всякой всячины, подумаешь, перелистав это послание. Но вникните пристальнее в этот пенистый поток текстов, размышлений, воспоминаний, лирических отступлений, и вы без труда уловите основную мысль, которая красной нитью проходит по всем этим, видимо, столь нестройным страницам», - отмечал Ключевский касательно писем Грозного. Это мысль «о царской власти, о ее божественном происхождении, о государственном порядке, об отношениях к советникам и подданным, о гибельных следствиях разновластия и безначалия. Несть власти, аще не от Бога».

«Кровью же никакой мы церковных порогов не обагряли; мучеников за веру у нас нет. А как в других странах сам увидишь, как там карают злодеев - не по-здешнему! Это вы по своему злобесному нраву решили любить изменников; а в других странах изменников не любят и казнят их и тем укрепляют власть свою. А мук, гонений и различных казней мы ни для кого не придумывали: если же ты говоришь о изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят...» В общем, слова Грозного даже не требуют комментариев. Ясно, что это написано совсем не для князя Андрея.

Но и лично для него у царя найдется доброе слово: «Если бы не наше милосердие к тебе, если бы, как ты писал в своем злобесном письме, подвергался ты гонению, тебе не удалось бы убежать к нашему недругу. Не думай, что я слабоумен или неразумный младенец, как нагло утверждали ваши начальники, поп Сильвестр и Алексей Адашев. И не надейтесь запугать меня, как пугают детей и как прежде обманывали меня с попом Сильвестром и Алексеем благодаря своей хитрости, и не надейтесь, что и теперь это вам удастся».

Сильвестр и Адашев – это двое из ближнего круга Грозного в начальный период его правления, с которыми, в обход Боярской думы, он и планировал свои реформы и военные кампании. Курбский назвал в своих письмах этот тайный совет (он и сам туда входил), Избранной радой - и название закрепилось за ним в исторической литературе. Кстати, это довольно странно: слово «рада» в русском языке того времени не встречается, перебежчик использовал какие-то иностранные заимствования. Другой, менее известный, термин, пришедший из его публицистики, - Святорусское государство, как он называл царство Грозного по аналогии со Святоримской империей Габсбургов.

На фоне святорусскости особенно жестко ставится вопрос о главном грехе государя - а о грехах мы обещали рассказать. Причем о первейшем из них Курбский сообщает в первых же строчках своего первого письма. «Царю, богом препрославленному и среди православных всех светлее являвшемуся, ныне же - за грехи наши - ставшему супротивным (пусть разумеет разумеющий)». Разумеем: Курбский бросает царю обвинение, которое не посмел произнести вслух ни один из подданных Ивана Грозного, - обвинение в антихристианском поведении. «Упреки Курбского заключали страшную угрозу трону, - отмечает профессор Скрынников. - Присяга царю, вступившему в союз с Антихристом, утрачивала законную силу. Всяк пострадавший в борьбе с троном превращался в мученика, а пролитая им кровь становилась святой. Предсказания Курбского носили почти апокалиптический характер».

Апокалипсис, напомним, тогда был актуальной темой. «К теме Антихриста Курбский вернулся и во втором послании Ивану IV, - пишет профессор Каравашкин. - Нельзя исключать того, что указанное произведение, во всяком случае в первом варианте, было создано около 1569 года». Как вы уже помните, это 7077-й от сотворения мира и наиболее вероятная дата Страшного Суда. Курбский пишет с угрозой и как бы даже надеждой на торжество справедливости: «А сего ради пождем мало, понеже верую, иже близ, на самом прагу, преддверию надежды нашие християнские Господа Бога, Спаса нашего Исуса Христа пришествие». («А посему подождем немного, так как верую, что мы с тобой близко, у самого порога, ожидаем пришествия надежды нашей христианской - господа Бога, Спаса нашего Иисуса Христа»).

Между вторым и третьим посланиями Курбский успел написать памфлет «История о великом князе Московском», где назвал богоизбранность великокняжеской династии Калитичей мифом (если это, конечно, он сам написал). «Задавшись целью объяснить состояние дел в Святорусской державе, он заявил, что династия была осквернена грехом в тот момент, когда князь Василий III, отец нынешнего государя, развелся с первой женой Соломонией и вступил в брак с Еленой Глинской, - пишет Каравашкин. - Царь Иван рожден от блуда, бесовские силы выбирают его своим орудием - к таким выводам Курбский пришел в «Истории». В третьем послании он продолжил атаку на династию: «Кровь братии своей пить у некоторых вошло в обычай: ибо первый дерзнул так сделать Юрий Московский, будучи в Орде, выступив против святого великого князя Михаила Тверского, а потом и прочие, чьи дела еще свежи в памяти и были на наших глазах. Что с Углицким сделано и что с Ярославичами и другими той же крови? И как весь их род уничтожен и истреблен? Это и слышать тяжело и ужасно. От сосцов материнских оторван, в мрачных темницах затворен и долгие годы находился в заточении, и тот внук вечно блаженный и боговенчанный!» - «От сесцов матерних оторвавши, во премрачных темницах затворенно многими леты поморенно, и внуку оному присно блаженному и боговенчанному!»

Наконец, как пишет Скрынников, «Курбский во всеуслышание объявил, что в окружении царя уже появился Антихрист, подучивший царя лить боярскую кровь». Им был назван герой войны с Казанским царством Алексей Басманов. Его сын, по словам Курбского, стал интимным фаворитом Ивана IV. В Москве знатный дворянин Овчина в ссоре упрекал младшего Басманова за разврат с государем. Оскорбленный Иван IV приказал убить Овчину. А через несколько лет убит был и Басманов – царь приказал это сделать его собственному сыну.

«Ибо нет власти, что не от Бога»

Интимная связь государя с сыном Антихриста-гомосексуалистом – такое, пожалуй, крутовато даже для самого остроумного фильма про нашу профессию. Конечно, я имею в виду «День выборов». Выборы, выборы…

Ну, а в своих ответах Грозный твердо держался линии апостола Павла, снова и снова цитируя его слова из послания римлянам: «Ибо нет власти, что не от Бога». Царь поставлен Богом и только ему подсуден, подданные не могут тягаться с ним даже на Божьем суде. «За что ты бьешь нас, верных слуг своих?» - спрашивает князь Курбский. «Нет, - отвечает ему царь Иван, - русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и не вельможи». В такой простейшей форме можно выразить сущность знаменитой переписки, считает Ключевский.

Закончить с этой знаменитой перепиской мы можем только удивлением по поводу того, что в исторической литературе сложилась традиция считать двух корреспондентов равноправными оппонентами. Курбский предстает как гневный обличитель режима и тирана, у которого, впрочем, есть своя правда. По-моему, это неправильно. Курбский - предатель и перебежчик. Права на слово у него нет – только на последнее слово, если его предоставляют после заседания трибунала. Хотя там, кажется, речь идет о последнем желании?

Если бы сохранилась переписка Власова и Сталина, мы бы не считали их равноправными участниками дискуссии.

Обсудить на форуме
(прим. admin: привязка к форуму за время простоя сайта отвалилась, пока не починено, так что эта ссылка - ручная работа :)