Продолжение. Начало – 1, 2

Поначалу, термином «коммунизация» называли принятую на XIV партконференции программу экономических реформ. Точнее, это были реформы, призванные покончить с экономикой в старом ее понимании. Изначально темой обсуждения было сворачивание НЭПа, этого «позорного компромисса». «Социалисты» во главе с Рыковым предлагали «выжимать нэпмана» постепенно, по мере того как находящаяся в руках государства крупная промышленность будет способна хотя бы отчасти восполнить заполняемую частником товарную нишу. Но верх взяли «максималисты», утверждавшие, что «сохранение товарно-денежных отношений – это отсроченная контрреволюция».


- Государственно-монополистический капитализм, ради проформы именуемый «социализмом», приведет нас не к коммунизму, а в объятия генерала Врангеля или какого-нибудь доморощенного Наполеона! – провозгласил один из лидеров «максималистов» Зиновьев.

В соответствии с их предложениями «сворачивать» предполагалось не только НЭП, а товарно-денежную экономику как таковую. «Пусть дольше, зато наверняка и без зигзагов».
Меры по избавлению от «старых порядков» задумывались поначалу внешне логичные и достаточно вегетарианские. С одной стороны – основная часть трудоспособного населения должна была постепенно вступить в производственные коммуны, где денег не платили (и вообще не «платили за труд», а «снабжали необходимым») и тем самым «выключится» из «старорежимной» экономики. С другой были приняты законы, запрещающие «буржуям и кулакам» наем работников и любые альянсы, слияния или кооперацию между предпринимателями. Газета «Правда» острила по этому поводу: «нэпману-одиночке останется только свечки для несознательных старушек делать у себя в чулане, пока те не вымрут».

В каждой области предполагалось создать в течении полугода по нескольку экспериментальных промышленных и сельскохозяйственных коммун. Особые надежды возлагались на те города, где была велика безработица. Туда направлялись значительные ресурсы для восстановления старых и создания новых предприятий. Госплан разрабатывал для таких случаев комплексные проекты, в которых производственные коммуны дополнялись строительными, транспортными и т.д. Такие комплексы назывались «гроздьями».
В принципе, фабричные и заводские казармы для тех, кто работал до революции, не были новостью, и поначалу значительная часть рабочих воспринимала коммуны именно в этом ключе. Лучше жить в бараке и работать за кусок хлеба, чем пропадать без работы и крыши над головой.
Но тут же обнаруживались отличия. Порядки в коммунах были жесткие (особенно в тех, что курировали комсомольцы), с первых шагов всякому давали понять: ненавистный старый мир остался за порогом.

Вот как описывает быт коммунаров-оружейников Никита Найденов, один из участников тульского восстания 1929-го года (кстати, член ВКП(б) с 1919-го, раненый в боях с Колчаком):
«Под коммуну отвели большое складское здание, разделив его изнутри на три этажа. На первом был просторный зал для собраний, столовая, библиотека, шахматный клуб и всякие комнаты для занятий по интересам. Здесь же размещались детские ясли. На втором – две больших спальни, отдельно для мужчин и женщин, снова столовая, потом помывочная, прачечная, мастерская для мелкого ремонта. Отдельный блок на этаже составляли «случальни» или по-официальному «комнаты для совместного уединения». Находится в них можно было не более двух часов сряду. Совместный сон – уже начало семьи, а, стало быть, и контрреволюции. Третий этаж – детский сад, начальные классы и медпункт.
После рождения ребенка женщину, если она того пожелает, зачисляли в штат яслей, и она могла там находиться до тех пор, пока способна была кормить грудью. Условие одно – своего младенца никак не выделять, за всеми ухаживать и кормить всех на кого укажет старшая. За этим строго следили комсомолки, особенно «долойстыдовки» усердствовали. Если за кем замечали, что она о своем дитяти заботиться больше, чем о других – могли перевести на другие работы или запретить подходить к ребенку. Многие женщины плакали, просили председателя дать им жить вместе со своими детьми, несколько убежали в деревню, выкрав из яслей своих младенцев, а одна, которой это не удалось, говорят, наложила на себя руки».

Впрочем, не во всех коммунах были такие «строгости». Скажем, в некоторых московских и ленинградских коммунах не только не было общих спален, но каждому коммунару полагалась отдельная комната 3 на 2,5 метра с кроватью, шкафом и откидным столиком.
Список вещей, полагавшихся коммунару определялся формулой 5+7+6 (5 предметов – мебель, 7 – одежда и обувь, 6 – бытовая утварь). Все – по рисункам и выкройкам известнейших художников. В комбинезоне от Филонова щеголяла во время визитов в Москву Грета Гарбо (для которой даже была постоянно зарезервирована комната в известной свободой нравов артистической коммуне «ЛЕФ-3»). Пикассо в интервью «Рабкору» клялся, что сам перестроил свой быт по формуле 5+7+6 и нарисовал два натюрморта с чашками из этого «набора».
Рабочим же эти модные изыски пришлись не по вкусу. Все отчеты об экспериментальных коммунах пестрят жалобами на то, что приходится постоянно изымать у «несознательных» поддевки, ситцевые занавески, домотканые рушники и даже лапти. Это притом, что «с улицы» в коммуну, как правило, не брали, проверяли на «сознательность».
Но были вещи похуже спрятанных в тумбочке лаптей. Промкоммуны демонстрировали снижение производительности труда по сравнению с «обычными» госпредприятиями, где на 1/3, а где и в 2-3 раза. Качество также падало. В результате даже изготовление вещей для набора 5+7+6 (которое, по задумке, должно было запустить всю «коммунистическую» промышленность, стать пробным камнем для налаживания производственной кооперации) пришлось передать на заводы и фабрики в эксперименте не участвующие.
Рост общественного, а не личного благосостояния оказался для коммунаров недостаточным стимулом.

В документах архива ЦК ВКП(б) находим отчеты о настроениях рабочих:
«Ну, будем мы работать как проклятые, ну, постоят нам за это казарму новую, библиотеку потом, больницу там или баню, а мне-то с того что?»
«Что с меня спрашивать производительность я, может, неспособный, а паек и довольствие у всех должно быть ровное иначе какая это коммуна?»
Там где работали только члены ВКП(б) и комсомола ситуация была лучше, но общей картины это не меняло.
Костров скажет на заседании ЦК: «Нигилисты XIX века были правы: всех, кому на момент революции исполнилось 30 лет нужно просто уничтожить. Иначе нам эту буржуазную закваску из народа не выбить».

В сельхозкомунах все обстояло еще печальней. В 40% из них даже не пытались приступить к весеннему севу, еще в 30% провели его в неурочные сроки и с большим сокращением посевных площадей против запланированного. Что бы восполнить недостаток, вызванный выведением «коммунарских» сел из-под налогообложения и оказать помощь коммунам, власти стали повышать продналог для крестьянина-единоличника. Каменев напутствовал: «Взимая налог, мы не должны заботиться о том, что бы сохранить жизнеспособность мелкого собственника. Наша задача изъять максимум ресурсов, необходимых для скачка в коммунизм. Рассуждать с позиции «овец надо стричь, а не резать» – это пораженчество!»
Результатом этой «резки» был голод целых губерний. Во время преодоления этого голода и родилась одна из мер, которая была призвана вывести коммунарский проект из тупика: школы «юков», кузницы новых людей. Что бы спасти детей, родители вынуждены были отдавать их в «ряды юных коммунистов» без надежды когда-нибудь увидеть своих сыновей и дочерей. На агитационных плакатах тех лет кургузая, чумазая крестьянка ставит крестик в углу заявления, в котором написано: «чувствую, что недостаточно порвала со старым укладом жизни и прошу воспитать моего ребенка настоящим коммунаром».
Первоначально у этого проекта была масса противников – слишком затратным и непозволительно растянутым во времени он казался, но все решила позиция Свердлова.

– Некоторые товарищи полагают, что забирать на воспитание детей из пораженных голодом деревень – это, де, слишком дорого. Но можем ли мы допустить, что бы этих детей их маменьки водили на могилки и говорили: «Видишь, сынок, здесь похоронен твой папенька, его большевики заморили»!?

Произносил он это «маменька», «папенька», «сынок», «могилка» с той особенной издевательской интонацией, с какой коммунисты произносили слово «боженька».
По стране стала создаваться широкая сеть колоний-интернатов, в которых воспитывались «пролетарии будущего», лишенные всех пороков и привязанностей людей старого мира. Со временем, в их обучении появилась военная компонента и отряды старших «юков» начали широко использовать как вспомогательные части при проведении карательных операций.

Второй мерой, спасающей «скачок в коммунизм» от срыва в пропасть, было возрождение трудармий. Идея это витала в воздухе давно, с тех самых пор как сильно сокращенная РККА перестала нуждаться в таком количестве призывников и был осуществлен переход со всеобщей на выборочную воинскую обязанность, когда в солдаты забирали только тех юношей призывного возраста, которые вытягивали «счастливый» жребий.
Принципиальное решение о возрождении трудармий было принято еще в 1925-м. Определено было что служить в трудармейцы будут от 4 до 5 лет в зависимости от специальности, что в случае необходимости может быть проведен призыв бездетных женщин призывного возраста, что по представлению первичных советских и партийных органов возможно прохождение трудслужбы по месту работы с переходом на довольствие трудармейца. Но реальное развертывание началось в 1926-м, когда, с началом «полосы признаний СССР», прошедших под давлением зарубежных левых, были заключены первые контракты с западными фирмами на строительство заводов и разработку полезных ископаемых и потребовалось много, очень много бесплатной рабочей силы. Ленинская формула экономического сотрудничества «что угодно за исключением концессий» была сокращена до «что угодно». Это выглядело бы глупостью или капитуляцией, и именно так по началу воспринималось капиталистами, рискнувшими инвестировать в эти, сулящие огромные прибыли, проекты. Выяснилось, что, не смотря на баснословно выгодные условия и небрежно в большинстве своем составленные контракты, большевики умеют продиктовать капиталу свою волю. При малейшем недовольстве со стороны советских властей, «буржуи» получали чувствительный удар от профсоюзов у себя на родине. Если же забастовку или демонстрацию рабочих организовать не удавалось (например, из-за слабости позиций левых в данной стране или на данном предприятии), в дело включались транспортные профсоюзы, а уж среди моряков, докеров, железнодорожников и т.д. авторитет Коминтерна был непререкаем.
«Это была настоящая русская рулетка» - вспоминал Арманд Хаммер, один из пионеров экономического сотрудничества с СССР.

Беда пришла откуда не ждали. Почувствовав себя не иждивенцами, а благодетелями СССР, устроили фронду несколько левых партий Запада. Их платформа, изложенная в манифесте «Не только Россия» заключалась в следующем:
1. Коминтерн имеет «слишком русское лицо», это дает возможность его критикам называть коммунизм «русским экспериментом» и препятствует распространению левых идей. Необходимо распределять руководящие посты в Коминтерне пропорционально численности входящих в него партий. Бухарина нужно сместить с поста Председателя.
2. Коминтерн должен стоять выше Совнаркома, вообще, выше властей СССР. Советский Союз – это тыловая база Мировой революции и забывать об этом не надо. Это в том числе касается и контроля Коминтерна за госбюджетом СССР.
3. СССР должен превратиться из федеративного государства в блок независимых республик с идентичными идеологией и государственным устройством. К такому блоку легче присоединиться, соответственно, шансы на революцию возрастут во многих странах.

Понятно, что руководство ВКП(б) такой сценарий развития событий «устраивал не вполне». VI Всемирный конгресс Коминтерна обещал быть мероприятием нескучным...


Коллаж автора

Продолжение