Высотные здания    31

политические даты и события, часто упускают из виду специфическое развитие художественных микрокосмов. Несомненно, «Баухаус» в Берлине был распущен в 1933 г. так же, как и его советские аналоги ВХУТЕМАС и ВХУТЕИН в 1930 г., но только ли этим объясняется конец эры функционализма и конструктивизма? Та сила, с какой удалось вырваться вперед сначала неоклассицистам, представителям Art deco, а позже эклектикам, должна быть как-то связана с вакуумом, оставленным предшествующей эпохой. Если архитектуре 1920-х гг. отдают должное, а говоря об архитектуре 1930— 1940-х гг., без долгих раздумий морщат нос, то дело не всегда в одной только эстетической оценке. Большую роль играет солидарность с жертвами, скорбь о тех, кто попал под колеса истории.

Большие постройки 1930—1940-х гг. — например, Библиотека им. Ленина, Концертный зал им. Чайковского, дома № 4, 6 и 8 на улице Горького, Театр им. Вахтангова на Арбате, многочисленные станции метро и высотные дома, о которых только что шла речь, — вряд ли были бы созданы, не будь за ними конструктивной и весьма убедительной идеи. Правда, всегда возникает вопрос: убедительной для кого и благодаря чему?

Предположение, будто просто наступила реакция и классицисты из Петербургской академии, долго стоявшие на заднем плане, снова вошли в моду, как ни в чем не бывало, не слишком убедительно. Ведь о простом повторении классицизма речь идти не могла, достижения советского модерна нельзя было отставить в сторону — слишком многие из нового поколения архитекторов прошли школу 1920-х гг. Если в сооружениях 1930-х и конца 1940-х гг. отразилась какая-то эстетическая программа, то в негативном определении она, вероятно, могла бы звучать следующим образом: прочь от нагой, чисто функционалистской архитектуры, а в позитивном гласила бы: вперед, к синтезу различных стилистических направлений и культур (наследником которых считало себя советское государство). Тайна эклектизма заключается в попытке прийти к самостоятельному, т.е. не вынужденному изначально силой, языку формы.

Исследование смысла эклектизма как в известной степени напрасной попытки синтеза представляет в Москве гораздо более серьезный вызов, чем где-либо еще. В Варшаве (Дворец культуры и науки), в Берлине (бывшая Сталин-аллее) «пряничные дома» — чудовищный экспортный товар, даже не претендующий на то, чтобы иметь что-либо общее с местными традициями. В Москве, напротив, этот стиль сросся с городом и кажется новым изданием борьбы двух последних десятилетий XIX в., когда речь шла о создании собственного, т. е. новорусского, стиля. Ведь эклектизм, пожалуй, можно определить именно как провал процесса синтеза, как продукт искусственно сокращенного процесса роста, как насильственное и управляемое извне соединение частей, которым не захотели или не смогли дать время на созре