себя назвать улицу в честь обоих братьев сразу. Моя попытка в нашей комиссии попробовать подобным же образом перевести имя Вавилова из единственного числа во множественное была отвергнута: формально действовала директива увековечить одного, а о втором еще «не было указаний».

Ни в коей мере не хочу бросить тень на память о Сергее Ивановиче — не только о президенте Академии, но прежде всего о блистательном физике и благороднейшем человеке. Помню, однако, и свои, и сторонние недоумения, — как он согласился на президентство, не добившись признания брата невинным и трагически пострадавшим? Наша-то печать об этом помалкивала, но еще в годы войны выходивший у нас на русском языке «Британский союзник» довольно прямо оглашал горькую правду о судьбе Николая Ивановича.

Позже мне многое объяснила и показалась вполне правдоподобной такая изустная версия: еще действовала традиция, чтобы президенты Академии наук не были членами партии, — Карпинский и Комаров президентствовали беспартийными. Раскладывая очередной кадровый пасьянс, Сталин, согласно этой версии, пригласил к себе Сергея Ивановича и, не поминая о судьбе погубленного брата, предложил ему — в иезуитском тоне, играя, как кошка с мышкой:

— Мы тут посоветовались с товарищами и посчитали, что на пост президента Академии наук есть только две достойные беспартийные кандидатуры — вы и Трофим Денисович Лысенко.

Именно так, коварно, без угроз, а «на ваш выбор»... И Сергей Иванович не из малодушия, не по приказанию вождя, а по велению собственной совести согласился, считая долгом в меру своих сил спасать отечественную науку от нового взлета лысенковщины, неизбежного, если в президенты поверстали бы Трофима. Сергей Иванович боялся этого взлета и как бы предвидел его, вот и решился занять президентский пост в 1945 году, то есть еще задолго до позорной лысенковской сессии ВАСХНИЛ1948 года. Впрочем, когда она грянула, — со