шит обитателей. Замечательный мастер кисти (а кстати, и отличный прозаик) Петров-Водкин. Но нельзя, чтобы звучало ни «Водкина», ни «Водкинская» — мы воздерживались даже от названия улиц в честь города Воткинска — родины Чайковского — именно по этой причине.

Одареннейшее трио Кукрыниксов — Куприянов, Крылов, Николай Соколов. Но невообразим же адрес «Живу на Кукрыниксах». Остр был сатирик поэт Курочкин, но «жить на Курочкине» или «на Курочкиной»? Не для имени улицы фамилия у кинорежиссера Птушко. Лиепа — танцовщик первоклассный, но для улицы имя непроходимое, как и у прекрасного тенора Нэлеппа.

Умел и любил писать Москву художник Юон. Но мыслимы ли улица Юона или Юонская? Не для улиц фамилии и художников Бакста, Лансере, Рериха. Тут я вынужден себя сдерживать, хотя в качестве «рериховеда» и принимал в 50—60-е годы немалое участие в возвращении славы Николаю Рериху не только как живописцу, а и ученому-мыслителю, исследователю, путешественнику. Но выступал, полемизируя с шаманящими рерихнувшимися, раздувающими вокруг его имени одну мистику...

Поднят шум вокруг авангардиста скульптора Сидура. Не буду спорить о достоинствах или пороках его техночудищ — в Германии они украшают даже некоторые города. Но почитатели уже хотят и ему улицу. Фонетически «Сидура» была бы еще уродливее, чем его шедевры!

Пильняк? Сам себе выбрал такой псевдоним. Пильняц-кая? Пильнячья? У него и подлинную фамилию Вогау в имя улицы не вставишь. А ведь как чуток был к языку — это у него мужики произносят названия электроприборов: кому таторы, а кому — ляторы...

Бабель? Москва вытерпела и Бебеля, поперву утроенного. Среднему интеллигенту полагалось отличать Бабеля от Бебеля, а Гоголя от Гегеля. В другой анекдот вошел буден-новский ответ на вопрос: «Нравится ли вам Бабель?» —