Спектакль на миг

не просто гробницы, призывающие к самоуглублению и почтительному благоговению, а, скорее, завещания потомкам, дорожные указатели, обращенные в будущее. Например, братья Веснины создали некрополь с трибуной наверху — позже это повторил Щусев, проектируя Мавзолей Ленина. Мертвые не мертвы.

Герои дня ставили первые памятники самим себе. Именно они делали историю, а не история приводила в движение что бы то ни было. Революционеры, загнанные до тех пор в подполье, воздвигали свои памятники на самых видных местах в городе — впрочем, как вскоре оказалось, не навсегда. Во время революционных праздников были открыты памятники Марксу и Энгельсу, все звезды рабочего движения и «прогрессивного человечества» торжественно вступили в город — Робеспьер и Гейне, Верхарн и Халтурин, Жорес и Либкнехт, Галилей и Кропоткин. В тот момент террористка Софья Перовская и германский социал-демократ Лассаль были великодушно представлены на равных. Позже, когда партийные разногласия были превращены в борьбу линий и спроецированы на историческую ретроспективу, пришлось перемещать и гранитные блоки.

Но скульпторы не всегда сталкивались только с политическими несправедливостями. Кубофутуристический Бакунин на площади Лермонтова с надписью «Дух разрушения есть дух развития» задолго до опалы подобного стиля как «формалистского» нуждался в защитном ограждении, которое уберегло бы его от неразумной публики.

Утопия абстрактна. Она выражает больше, чем может вмиг постичь предметное мышление, и больше того, с чем оно может справиться. Эта слабость позже сыграет роковую роль для нее и для революционной романтики, а руководство захватят организаторы аппарата, знатоки деталей.

Изменяются поверхности, а не структуры — более глубокое изменение придет только с «революцией сверху». С гербов царей и великих князей сбиты их эмблемы и вставлена советская звезда. Место икон заняли плакаты и надписи вроде «Религия — опиум для народа». На стенах провозглашается то, что должен знать весь мир: «Кто не работает, тот не ест». Ставятся массовые спектакли, пусть не везде такие блестящие, как в красном Петрограде, где изображается штурм Зимнего дворца и движением масс руководят с трибуны посреди Дворцовой площади.

От акустических пространств теперь не осталось и следа. «Симфония гудков», как и вообще всяких свистящих, воющих и прочих шумовых инструментов, которая исполнялась, например, 7 ноября 1923 г., в четвертую годовщину Октябрьской революции, навсегда растворилась в эфире. На этот опыт коллективного изъявления чувств, окутывавшего весь город облаком звуков, опираются сейчас разве что в дни национального траура, скажем, во время похорон Брежнева.